 |
|
 |
|
|
|
|
ООН — это совсем не то, что вы думаете
Опять вчера вязали по всей России. В Москве — сотнями.
Все это уже было, хотя и немного иначе. В 1958 году на официальной церемонии открытия памятника Маяковскому официальные советские поэты читали свои стихи, а потом стали читать желающие из публики.
Писатель и диссидент Владимир Буковский рассказывал в программе «Параллели, события, люди» «Голоса Америки»: «Я подумал, это такой ход хороший — туда же будут приходить люди, думающие одинаково с нами. А как их еще отсеять? Иначе их не найдешь. И я уговорил своих двух приятелей, они оба учились в театральном училище, был такой Севка Абдулов, и Сережа Гражданкин. И я им объяснил идею... Еще мой соученик, который очень любил Маяковского, с него все начиналось — для того, чтобы сразу не бросились руки крутить. Он выходил и начинал читать чего-нибудь из раннего Маяковского. Ну, Маяковский — у памятника Маяковскому, ладно. А потом Севка начинал читать Мандельштама, Ахматову...
В книге «И возвращается ветер» Буковский уточняет: «Поначалу власти не видели в том особой опасности... Стали собираться чуть не каждый вечер, в основном студенты. Читали стихи забытых и репрессированных поэтов, свои собственные, иногда возникали дискуссии об искусстве, о литературе. Создавалось что-то наподобие клуба под открытым небом, вроде Гайд-парка... У нас паролем было знание стихов Гумилева, Пастернака, Мандельштама, и если сыщики царской России учили социалистические трактаты, чтобы проникнуть в среду молодежи, то агенты КГБ поневоле становились знатоками поэзии».
Буковский Владимир во время пресс-конференции, 1991 г. Фото: Кавашкин Борис / Фотохроника ТАСС
Впрочем, лояльность властей длилась недолго. Диссидент Вера Лашкова говорит: «Я вспоминаю это как некое шествие к памятнику Маяковского. Читать не дали. А потом просто началась избиваловка и все... У них были повязки дружинников... Это не милиция была. Милиция просто официально присутствовала, а били вот эти».
Еще один свидетель, писатель и журналист, отсидевший в общем счете за «атнисовесткую деятельность» 16 лет, Эдуард Кузнецов: «Потом начали разгонять, даже создали специальный отряд, который назывался ООН — отряд особого назначения... Когда начинал читать, например, Галансков свой знаменитый человеческий манифест (а поскольку это было под Маяковского сделано, то публика реагировала очень бурно и восторженно, с аплодисментами), то тут начинались вклиниваться эти люди из этого хитрого отряда ООН, на подмогу им прибегала милиция. Забирали как бы за массовые беспорядки».
Юрий Галансков, поэт, впоследствии арестованный и погибший в лагере, читал:
Это — я,
Призывающий к правде и бунту,
Не желающий больше служить,
Рву ваши черные путы.
Сотканные из лжи.....
Интересно, сегодня бы ему вменили 19-ю или 20-ю статью?
Во время интервью я спросила Буковского, с какой формулировкой вязали тогда? «Они никаких формулировок не делали, это были „комсюки“ — комсомольские оперативные отряды... ГБ там старалась не показываться, они посылали комсюков. А те просто крутили и все, притаскивали в милицию, там же, на „Маяковской“, под лестницей метро была милиция, ментовка. И, значит, оставляли. А менты через полчаса нас просто отпускали, поскольку менты их не любили. Только уходят комиссары: „Ну, что ты? Иди домой“, — и все. Но потом они начали избивать, они стали забирать к себе в какие-то свои там опорные пункты и часами бить. Вот я однажды так попал на такое молотилово — до 6 утра они меня молотили. Но так технично, они старались все-таки, чтобы у меня не было там переломов там, синяков». — «За стихи?» — «За организацию. Я сам же не читал стихи, я организовывал это все».
Ну, сегодняшняя полиция с центром «Э» живет в любви и согласии.
Что же было на Маяке дальше?
«Не имея уже той свободы действий и от этого еще больше стервенея, власти не собирались терпеть такую вольность: чуть не с первого чтения они устраивали провокации, задерживали чтецов, записывали их фамилии и сообщали в институты, так как большинство из нас были студентами. В институтах принимали свои меры — в основном исключали. Формально — карательными мероприятиями против нас руководили горком комсомола и комсомольский оперативный штаб, фактически — КГБ. Периодически у ребят проводились обыски, изымали сборники стихов и прочий самиздат. Оперативники провоцировали драки на площади, пытались нас разгонять, не подпускали к памятнику в назначенное время, оцепляя его. Но все это не могло нас остановить — да и толпа всегда была на нашей стороне.
Одновременно против нас начали кампанию клеветы в партийной печати. Какой только чепухи не писали про нас — чаще всего, что мы паразиты, бездельники, нигде не работаем. Последнее иногда формально соответствовало действительности, так как по распоряжению КГБ нас выгоняли из институтов и никуда не давали устроиться на работу. Но вся эта клевета только создавала рекламу, и люди все больше тянулись к нам «на маячок».
Открытие памятника поэту Владимиру Маяковскому в Москве, 1958 год. Фото: Фотохроника ТАСС
В апреле шестьдесят первого на площади произошло целое побоище. Как раз совершился полет Гагарина, день был объявлен праздничным, и толпы полупьяного народа запрудили улицы. У нас же на этот день было намечено чтение, посвященное годовщине гибели Маяковского. В условленный час площадь была запружена народом до отказа. Многие праздношатающиеся подходили просто потому, что видели толпу и не знали, что должно произойти. У нас мнения разошлись: одни считали, что чтение нужно отменить, другие — что отменять поздно. В конце концов решили читать. Обстановка была накалена до предела, оперативники любую секунду были готовы броситься на нас. Наконец, они взвыли и кинулись через толпу к памятнику.
Обычно мы старались окружить чтецов кольцом своих, чтобы не допускать провокаций, да и публика всегда вступалась за нас. Было так и на этот раз, но уж очень разъярились оперативники, в толпе же было много людей совершенно случайных, а то и пьяных. Завязался настоящий рукопашный бой. В мгновение ока вся площадь кипела: дрались, толкались локтями, протискивались к дерущимся. Оперативникам крепко досталось, но они все-таки ухитрились засунуть читавших в милицейскую машину. Милиция и вообще-то непопулярна в народе, а тут и подавно их появление вызвало злобу. Одно мгновение я уж боялся, что милицейскую машину перевернут и разобьют вдребезги. Кое-как она выбралась из толпы. Один из читавших (поэт Анатолий Щукин. — Н. Б.) получил 15 суток «за чтение антисоветских стихов», другой (писатель Владимир Осипов. — Н. Б.) — 10 суток «за нарушение порядка и нецензурную брань». Последнее было особенно забавно, так как он был всем известен как противник нецензурной брани и всегда возмущался, когда слышал ее.
Абсолютная открытость и легальность наших действий озадачивала КГБ — они все хотели найти какую-то нелегальную организацию, которая «стоит за нами» и нами со стороны руководит. Время шло, а организация не обнаруживалась, и КГБ терялся в догадках. Однако арестов не производили, боялись «спугнуть» мифическую организацию.
На нас постоянно устраивали облавы, а иногда и задерживали на несколько часов. Часто, задержав кого-нибудь из нас, оперативники сдавали нас в милицию вместе с фиктивными протоколами о нашем плохом поведении. Иногда милиция наказывала нас, чаще же просто отпускала: не любили они этих добровольных полицейских, а с КГБ у них и вовсе не утихала межведомственная вражда.
Тогда же, весной, меня вызвали в КГБ на допрос. До сих пор я не привлекал особого внимания КГБ, так как никогда сам на Маяке не выступал, и моя функция там была чисто организаторской».
В октябре 1961 года, Буковский и другие организаторы неформальных акций были задержаны в своих домах. Илья Бокштейн получил пять лет, Эдуард Кузнецов и Владимир Осипов — по семь. Буковский был помещен в Институт Сербского и получил диагноз «вяло текущая шизофрения». Всем им инкриминировалась антисоветская деятельность.
Все события и трагедии «Маяка» очень напоминают эпоху современного «открытого протеста». Описываемый этап узнаваем в современных новостных сводках. Впрочем, есть и серьезные отличия от нынешних реалий. Первое — тогда объединения, узнавание «своих» происходило по интеллектуальному, если хотите, принципу; соратники подбирались, исходя из литературных вкусов и пристрастий. Второе — несколько раз подчеркнутое Буковским пассивное неодобрение милицией действий спецслужб и, в связи с этим, откровенный саботаж их указаний, — до поры до времени. Ни первого, ни второго сейчас уже нет.
Источник: Открытая Россия, 13.06.2017
