 |
|
 |
|
|
|
|
5 октября на 145-й день голодовки Олег Сенцов написал заявление о ее прекращении с 6 октября. Его адвокат Дмитрий Динзе рассказал в интервью Зое Световой, журналисту «МБХ медиа», почему режиссер принял такое решение, как он потерял всякую надежду на освобождение и почему он по-прежнему боится за жизнь своего подзащитного.
— Когда вы в пятницу 5 октября пришли к Олегу на встречу в колонии, вы не знали, что он собирается прекратить голодовку?
— Никто в колонии не знал о его решении. Я разговаривал с начальством, я разговаривал с другими сотрудниками, они об этом не знали. Начиная с 10 часов или полдесятого, как я там появился, они мне говорили: «Не хотите ли вы еще раз поговорить с Олегом, чтобы он ушел с голодовки, потому что пока нет никаких перспектив, надо сохранить его здоровье». То есть, они меня уговаривали, чтобы я с ним более плотно поговорил на эту тему.
— За время голодовки вы несколько раз приезжали к Олегу в колонию. Вы его отговаривали?
— Только единственный раз. И я передавал ему письма от людей, которые пытались его отговорить от голодовки. На третий раз, когда я привез пачку писем, Олег сказал, что их надо отправить в урну, он не будет их читать. «Мне это неинтересно, — сказал он, — и с тобой мы говорили, что я не буду уходить с голодовки, поэтому нет никакого смысла приносить мне какие-то дополнительные материалы, ты можешь со мной на эту тему тоже не разговаривать!» Вот так категорично все было.
— В пятницу 5 октября вы общались с Олегом в адвокатском кабинете или в другом помещении?
— Адвокатские кабинеты у них находятся напротив дежурной части. Дежурная часть — внутри колонии. Если вы заходили в дежурную часть, то видели: одну клетку вы проходите, справа будет дежурка, а слева там такой отдельный кабинет — адвокатский. Там решетка, стол, стул и, соответственно, ты общаешься со своим подзащитным через решетку. Там, в этом помещении, нет никакого видеонаблюдения, только визуальное наблюдение со стороны дежурной части. Я единственный раз с Олегом общался в этом адвокатском кабинете. Все остальное время меня сажают в специальное помещение для краткосрочных свиданий — там, где телефоны стоят и перегородка из оргстекла. Какие-то материалы можно передать только через верхнюю часть оргстекла. Пару-тройку листиков. И общение идет через телефон. Но мы громко разговариваем, чтобы телефонами не пользоваться.
— Вас не случайно поместили в комнату для краткосрочных свиданий?
— Да. Я еще удивился, спросил: «А чего вы меня не сажаете в отдельный адвокатский кабинет?» Но никакого объяснения я не получил. А вот в этом помещении для свиданий с родственниками на потолке установлены две видеокамеры. В последний раз я заметил, что освещение очень яркое, как в «Лефортово», для того, чтобы читать переписку, которую мы ведем. И, похоже, они установили какие-то дополнительные технические средства. Было видно, что они какие-то провода там протянули.
— Олег вам сразу заявил, что собирается выходить из голодовки с субботы?
— Да, он сразу сказал: «Дай мне листы бумаги». И написал заявление.
— Статья на сайте «МК» со ссылкой на ФСИН о том, что Олег уже вышел из голодовки, вышла в 9.26 по московскому времени. Разница с Лабытнанги два часа, у вас там было 11.26. Ваше мнение, почему ФСИН решила сообщить о прекращении голодовки первой? Почему они не дождались, когда вы выйдете от Олега?
— Олег хотел, чтобы я сообщил первым о его решении. Для него это было важным. Он это проговорил, кстати.
— То есть, получается, что они ему таким образом отомстили за то, что он так долго голодал? За то, что сопротивлялся?
— Да.
— Вы отрицаете информацию ФСИН, что Олег еще до встречи с вами вышел из голодовки?
— Конечно. Он раньше не уходил. Вы бы видели его состояние: он очень плохо выглядел. Ему было очень сложно писать кучу писем, отрабатывать все эти детали (речь идет об ответах Олега на вопросы, связанные с постановкой фильма «Номера» по его пьесе. — «МБХ медиа»). И мне дали только четыре часа, в соответствии с 89 статьей УИК («свидание осужденных к лишению свободы с родственниками и иными лицами»). Я этому удивился, потому что адвокат, когда приезжает в колонию, может работать с подзащитным, сколько он хочет. Я не обычный какой-то юрист или гражданин, чтобы мне отводить только четыре часа. Я с ними спорить не стал, хотя Олег хотел сидеть еще два часа и работать с материалами.
— Почему?
— Раньше такого не было. Но я не стал спорить. Там же не получишь никакого объяснения, начнешь с ними спорить — себе дороже будет. Олег сказал: «Ладно, успокойся. Давай лучше делом заниматься!»
— После прошлого вашего посещения Олега вы говорили, что его пугали принудительным кормлением, и он должен был понимать, что все этим кончится. На что он надеялся?
— Олег надеялся, что предпримут меры, чтобы выполнить те условия, которые он выдвигал (освобождение украинских политзаключенных. — «МБХ медиа»). Он не хотел выходить из голодовки, его просто вынудили это сделать. Он очень по этому поводу переживал. Его не сотрудники вынудили, а врачи. Когда я разговаривал с руководством колонии, они мне сказали: «Мы здесь ни при чем. Все вопросы — к врачам».
— Почему гражданские врачи на себя это берут? Они, а не тюремщики?
— Потому что фактически тюремная медицина и руководство колонии делегировали им свои полномочия. Я думаю, что это какая-то согласованная позиция. Понятно, что колония за него отвечает, но они говорят: «Мы отвечаем за его безопасность, условия его содержания, но мы не отвечаем за его здоровье». Может быть, у медицинской части колонии заключено соглашение с Лабытнангской городской больницей по обследованию, назначению лекарств, лечения и так далее и поэтому они действуют в рамках этого соглашения, так как территория большая и все тюремные врачи, которые могли бы выполнять обязанности врачей, которые есть в гражданской больнице, находятся далеко от Лабытнанги. У них медицинско-санитарная часть находится в Сыктывкаре. Представляете, это огромная территория. Тюремный врач, сотрудник колонии, может только отслеживать, давать лекарства по назначению городской Лабытнангской больницы. И колония говорит гражданским врачам: «Эта ваша зона ответственности и вы сами решайте эти вопросы».
— Поэтому именно в больнице ему предложили выбор: или он выходит из голодовки или они будут его принудительно кормить, что, по словам Олега, равнозначно пытке?
— Да.
— Вы собираетесь обращаться в какие-то правозащитные организации, может, международные, чтобы они следили, как его будут выводить из голодовки? Или это не имеет смысла?
— Напомню предысторию. Наталья Добрева, адвокат, которая ведет дело Сенцова в Европейском суде, когда Олег начал голодовку, обратилась в суд, чтобы к нему не применяли никаких мер, связанных с унижением чести и достоинства, не применяли пыток. И Европейский суд указал российской стороне, что нет необходимости проводить принудительное кормление, потому что оно равносильно пыткам и Европейский суд будет за этим следить. Это решение Европейского суда поступило российской стороне и они отчитались о состоянии здоровья Олега. После этого, я еще приезжал два раза в колонию. И в предпоследний раз я говорил, что состояние Олега очень плохое и колония этим очень озабочена. Так и получилось. У него уже начались органические изменения в организме, предупреждали, что еще немного и у него начнется поражение внутренних органов. Они говорили: «Умереть мы ему не дадим. Будет принудительное кормление, будут проводиться все необходимые медицинские процедуры по спасению его жизни». Но сотрудники колонии дистанцировались от этого. Это медики принимали решение о том, что с ним делать.
— А сейчас, когда они будут его выводить из голодовки, возможно, чтобы этот процесс контролировали независимые медики, Красный Крест?
— Это все решается через центральный аппарат ФСИН. Но Олег по этому поводу никаких указаний не давал. Я думаю, что украинская сторона может запросить план выхода из голодовки или узнать, как Олега собираются лечить. Международные организации действуют только тогда, когда нарушаются права конкретного лица, но пока еще ничего не нарушено в рамках его выхода из голодовки. Сейчас можно было бы предложить ФСИН допустить в колонию каких-то специалистов. Появились сейчас такие специалисты, которые хотели бы принять в этом участие, но я не думаю, что колония кого-то пустит. Это не в их интересах, по их мнению, это еще одна дополнительная возможность передать какую-то информацию, или нагнетать ситуацию, связанную с состоянием Олега. Они в этом не заинтересованы, я думаю, что это бесполезно делать.
— Когда Олег голодал, вы в интервью «Медузе» говорили, что каждое утро просыпаетесь в страхе, что с Олегом что-то может случиться. Сейчас, когда он вышел из голодовки, ситуация стала легче или есть опасность для его жизни?
— Олег мне никогда не говорит и половину из того, что с ним происходит, не говорит, какое у него состояние. Он говорит о своем состоянии достаточно сухо. Он человек такой, он не жалуется. Поэтому я думаю, что состояние там действительно тяжелое. Я видел как он сидел, работал… Вот что он мне сказал: «Это единственное утро, когда я встал, и у меня не болит сердце, так оно у меня постоянно болело и состояние было жуткое. Сегодня единственное утро, когда я себя более-менее нормально чувствую». Исходя даже из этих его слов, можно сделать вывод, что состояние его настолько плохое, что действительно край наступил. И он сказал: «Я не знаю, как я выйду из голодовки. Здесь в колонии сидел один человек, который три месяца голодал и когда он начал из голодовки выходить, у него так же, как у меня, было плохо с сердцем. Но он не вышел из голодовки, он умер. Так что шансы 50 на 50 — выйду, не выйду». Пока даже непонятно, как это будет происходить. Там даже плана лечения по выходу из голодовки не было. Поэтому я не знаю, зачем ФСИН это заявление сделала.
— Заместитель начальника ФСИН Валерий Максименко заявил в интервью газете «Известия», что Сенцов пишет новый сценарий о жизни в тюрьме и о заключенных. Олег вам что-нибудь об этом говорил?
— Он никогда не распространяется, о чем у него произведения. Это не в его стиле.
— То есть, это очередная «фантазия» от ФСИН?
Я сколько с Олегом ни пытался разговаривать о его произведениях, он всегда уклонялся от темы и говорил, что все узнают все в свое время. Мне неизвестно, про что они.
— Олег периодически в письмах пишет, что все плохо, и он уже никогда не вернется в Киев. Мне же в последнем письме он написал, что «плохое не вечно». А вы сами верите, что он может освободиться раньше срока?
— Олег не верит в хорошее положение вещей. Он говорит: «Мне кажется, меня никогда не отпустят и я здесь до конца буду находиться». Сами сотрудники колонии говорят, что, скорее всего, он у них до «звонка» будет сидеть и никто его никуда не отпустит. Я думаю, что им какая-то установка на совещании доводится и, соответственно, они ее транслируют Олегу или они каким-то образом пытаются на него воздействовать.
— Но ведь поменяли Надежду Савченко, Геннадия Афанасьева, Юрия Солошенко на российских граждан, может, и его поменяют?
— Олег потерял всякую надежду.
— Он хотя бы улыбнулся, узнав, что его признали почетным гражданином Парижа?
— Последний раз он вообще не улыбался. И всю эту информацию он воспринимает критически и ему кажется, что в отношении него все это (освобождение) нереально.
Источник: Эхо Москвы, 8.10.2018
На фото Дмитрий Динзе
