Russian English

Тезисы о "правозащитном фундаментализме"

Александр Верховский

Заметки директора информационно-аналитического центра «СОВА», лауреата премии Московской Хельсинкской Группы Александра Верховского, сделанные в рамках дискуссии, открытой на заседании постоянно действующего семинара «Права человека – XXI век».

Эти заметки не претендуют на теоретическую глубину и отражают исключительно мои личные размышления над тем, чем занимаются правозащитники – насколько я вообще об этом знаю, – в России и в мире.

Должен сделать сразу несколько оговорок, чтобы исключить, если это возможно, наиболее ожидаемые неверные интерпретации этих заметок:

1) Это не программа действий. Человек, выдвигающий программу, должен собираться ее реализовывать, иначе это не программа. Я лично не вижу себя в такой роли, поэтому и называю этот текст заметками.

2) Слово «правозащитник» явно не имеет общепринятого значения. Попытки установить какое-то значение как нормативное, предпринимались не раз и будут еще предприниматься. Это очень важно, но здесь я не собираюсь участвовать в терминологических дискуссиях, и буду использовать это слово как обозначение любого человека, который сам себя готов так идентифицировать частично или полностью. Соответственно, «правозащитное движение» как совокупность таких людей не обладает свойствами движения, то есть никуда совокупно не движется, но, тем не менее, может претерпевать разнонаправленные метаморфозы.

3) Правозащитники, если говорить статистически, чаще всего настроены на помощь конкретным людям или группам людей. Для них часто характерно представление о том, что «человек превыше всего», но эти свойства не являются определяющими. Вернее будет сказать, что правозащитники хотят помогать отдельным людям, группам или всему человечеству именно с помощью концепции(ий) прав человека, то есть мы имеем дело с людьми идейно мотивированными. Неважно, считают они сами «права человека» какой-то идеологией, производной какой-то идеологии или еще чем-то в этом роде. Лично я, таким образом, вижу правозащитников как совокупность людей, идейно связывающих свою деятельность с той или иной концепцией прав человека.

4) Правозащитники могут быть политически мотивированы (на смену власти и/или на изменение конституционного строя страны) и даже могут совмещать правозащитную деятельность с политической в самом узком смысле (состоять в партиях, вести предвыборную борьбу), но все же обычно можно говорить именно о совмещении функций, а не о действительном синтезе. То есть я стремлюсь хотя бы принципиально различать политическую и правозащитную деятельность.

Может ли у такой совокупности людей быть единое понимание чего бы то ни было, включая термин «права человека»? Нет, не может, и мы это хорошо видим. Следовательно, любые предложения, адресованные этой совокупности людей, никогда не могут быть восприняты всеми, так что можно и нужно говорить не о том, «что делать правозащитному движению» в масштабе страны, континента или мира, а куда стоит предложить повернуть или приложить усилия какому-то подмножеству правозащитников. Тому, которому покажутся интересными соображения предлагающего.

Вот из такой задачи я здесь и исхожу. И теперь могу перейти к краткой формулировке своих исходных принципов и к сути моих пожеланий в адрес той части правозащитников, которые могут ими заинтересоваться.

Права человека – часть либерализующей программы модернизации общества. По мере достижения основных результатов – избавления от социальных структур «старого режима» и избавления от диктатур (особенно тоталитарных) модерного времени – возникает ощущение, что основные исходные задачи либерализации общества выполнены. Соответственно, в этот момент понятие «права человека», будучи инструментом общественной полемики и борьбы, начинает расширяться, обозначая некие новые горизонты. Возникают новые «поколения прав», защитники прав начинают специализироваться и разные правозащитные сектора даже вступают в конфронтацию (например, защитники свободы слова и борцы с дискриминацией). Здесь я опускаю возникающие по этому поводу исторические соображения о том, как возникали и продвигались права разных «поколений», но нельзя не заметить, что к сегодняшнему дню «права человека» – это столь же общепринятый, а то и еще более популярный, политический бренд или риторический инструмент, как «демократия». С одной стороны, это хорошо, что принципиальных и открытых противников демократии и прав человека осталось так мало. С другой стороны, такая победа означает, что сами эти термины перестали означать что-то политически, идейно или вообще хоть как-то определенное, и по-настоящему не могут более выполнять почти ни для кого основную социальную функцию такого рода терминов – различать «правильное» и «неправильное». Просто люди пока это не очень замечают.

Поэтому вполне уже настал момент, когда внутри безграничного ареала «прав человека» стоит выделять более определенные идейные направления, очевидно, связанные с теми или иными правами, как они зафиксированы в документах и бытуют в общественном дискурсе, и этих направлений – назвав их как-то по вкусу – открыто придерживаться.

Лично я полагаю, что в пылу расширения понятия «прав человека» мы, то есть человечество в целом и некоторые его сегменты в особенности, поторопились отказаться от приоритетной ценности основных личных, гражданских и политических прав, хотя именно они выражают самую суть человеческой свободы, как она существует в социальных отношениях (иные аспекты свободы – это и иное дело). Я имею в виду примерно тот набор прав, который описан в I разделе европейской Конвенции о защите прав человека и основных свобод, но это – именно в первом приближении.

Прочие права человека не столь фундаментальны, более того, само применение к ним этого термина вызывает сомнение. Либо это не права человека в том понимании, что ни государства, ни сильные мира сего не могут их отнять (как неприкосновенность личности): я имею в виду «право на чистую воду» и тому подобные вещи, потому что применительно к ним проблема не в отнятии чистой воды сильным у слабого (или преимущественно не в этом). Либо это вообще скорее не универсальные права, которые присущи всем людям, а выраженные в форме «прав человека» коллективные интересы, как, например, право наемного работника на отдых. Разумеется, я не готов всегда провести четкую границу между фундаментальными правами человека и всеми прочими, но в этом и нет практической необходимости: я хочу лишь обозначить это разделение.

Мне кажется, настало время возникнуть движению защитников именно основных личных, гражданских и политических прав, движению тех, кто полагает эти «права первого поколения» фундаментальными, и готов отставить другие задачи и приоритеты в сторону. Назовем таких людей – в качестве рабочего термина, конечно, – «правозащитными фундаменталистами». Далее я говорю как будто о существующем движении, но это лишь риторический прием, а не утверждение, что такое движение существует.

Такой правозащитный фундаментализм не имеет в виду вытеснить или поглотить остальных правозащитников. Собственно, он может каким угодно образом блокироваться с любыми из них, как и с не правозащитниками, для достижения своих целей. Это вопросы прагматические, но широкое блокирование и объединение, максимальное широкое привлечение сторонников, по-моему, вообще не должны быть среди основных приоритетов любых правозащитников – постольку, поскольку они не являются политическим течением. Широкая блокировка – свойство скорее политических, чем идейных течений.

С другой стороны, правозащитный фундаментализм, отстаивающий, по сути, основные ценности модернизированного мира, отстаивает их не только против произвола различных властей или против антилиберальных милитантных течений, но и против набирающих все большую силу «политик идентичности», не только отстаивающих чьи-то права и интересы, но зачастую раскалывающих и даже подрывающих либеральные (и не только) политические нации и само либеральное устройство общества (где оно есть) с использованием именно словаря прав человека. И само собой, правозащитный фундаментализм выступает против автократов, вовсю манипулирующих обществами с использованием того же словаря.

Общества, в которых мы живем, все более мультикультурны, вне зависимости от того, какую политику в этой сфере проводят наши правительства. И дело не только в «переселении народов», но в не меньшей степени в том, что идентичности, признаваемые как варианты нормы, стремительно умножаются: уже достаточно общепринято иметь не единственную национальную или этническую идентичность или иметь необычные или переходные формы религиозной идентичности, повсеместно добавилось деление по идентичностям, связанным с сексуальной ориентацией, и мы все видим, как входят в мейнстрим все новые идентичности. Все они формируют заказ на политическое представительство (реализуемый, к счастью, лишь изредка через секторальные партии) и на свой вклад в язык прав человека. Но кто-то же должен в этом все более сложном мире сосредоточиться на отстаивании именно того, что составляет основу человеческих прав и условие демократического сосуществование этих идентичностей. Причем отстаивать это зачастую приходится в конфликте с запросами тех или иных социальных групп, не только социально доминирующих, но и меньшинств.

В частности, правозащитный фундаментализм должен констатировать, что «групповые права человека» – это оксюморон. Есть люди с особыми потребностями, и теоретически тут проблемы нет, и есть проблема реинтерпретации основных прав человека (обычно это личные права, с политическими и гражданскими) применительно к новым для общественной сцены группам (яркий пример: право на заключение брака понималось не так давно как право вступать в брак свободно, но именно – в брак между мужчиной и женщиной). А «групповые права» – это групповые интересы, и к тем, кто их отстаивает, правозащитный фундаментализм относится как в разновидности политических движений: с ними можно и часто нужно сотрудничать, но следует ясно обозначить разногласия в основных понятиях, включая понятие «правозащитник». Не отвергая, естественно, право других правозащитников называться таким образом, даже если различия в самоопределении действительно велики.

То, о чем я пишу, может называться словом «фундаментализм» не только из-за отсылки к словосочетанию «фундаментальные права», спорному самому по себе, кстати. Здесь есть сходство и с фундаментализмом в религиозном смысле – в смысле возвращения к истокам, но на новом этапе, не в порядке реставрации старины, а в порядке революционного преобразования настоящего с опорой на несколько «вышедшие из моды», «устаревшие» элементы кредо. Это сравнение – рискованное, если вспомнить, до чего доводит большие группы и целые страны религиозный фундаментализм, но зато это сравнение дает возможность лучше понять, о чем речь. Или можно сравнить с зарождением вокруг идей Хайека нового либерального движения, бывшего маргинальной группой, противостоявшей «искажениям» либерального порядка, а через несколько десятилетий ставшей основой для широкого поворота в жизни Запада. Впрочем, любые сравнения – это не более чем сравнения, это всегда сходство в чем-то одном и различие во многом другом.

Что здесь действительно сходно: любое, фундаменталистское или нет, небольшое идейное направление может стать общественной силой и чего-то добиться, только если оно обрастает союзниками, не всегда ожидаемыми, иногда временными, а иногда стратегическими. Так, например, современное правозащитное движение на Западе выросло во многом на длительном союзе с политическими движениями меньшинств.

Правозащитный фундаментализм, как и положено любому фундаментализму, стремится подчеркнуть свою особость, свое отличие от смежных течений, но это не значит, что он с ними должен враждовать. Наоборот: ясное проговаривание различий, неприятное и конфликтогенное вначале, позволяет в среднесрочной перспективе выстроить более здоровые отношения.

Понятно, что для правозащитного фундаментализма остаются во многом те же долговременные союзники, что и для большинства правозащитников. Это, например, представители интересов систематически и всерьез дискриминируемых меньшинств (слово «всерьез» тут не лишнее, так как дискриминация – не только факт жизни, но и предмет политических манипуляций). Но могут быть и союзники ситуативные. Например, в Дагестане по проблеме женского обрезания таким союзником окажутся власти, а по проблеме свободы совести – салафиты, хотя и первые, и вторые никак не могут быть отнесены к группам, которые поддерживают фундаментальные права человека. И конечно, не стоит забывать, что временный союзник может считать тебя скорее врагом, но временно терпимым, – что ж, общественные коалиции не всегда построены на единомыслии и взаимной любви, и даже обычно не на них.

И последнее о союзниках. Чаще всего это группы активистов, выступающие от имени той или иной общности. Во-первых, нам стоит ясно понимать, что именно это за общность, а не следовать самопрезентации (например, те же салафиты – это не вообще мусульмане). И во-вторых, еще важнее: следует твердо помнить, что они именно выступают от имени, а не представляют свою группу, если только мы не видим реального механизма формирования представительства. Нам это легко помнить, если та общность нам хоть немного знакома и мы видим внутренние различия, и сложнее, если наоборот. Но это всегда так.

Завершая эти заметки, я хочу повториться, что это – не предложение всем правозащитникам. Правда, я думаю, нет никакого предложения, которое все правозащитники могли бы принять. Скорее всего, большинство читателей этого текста воспримет его как контрпродуктивное предложение. Но и таких читателей я все же прошу обратить внимание на детали: вдруг, не соглашаясь, с моим посылом в целом, вы найдете что-то полезное в частностях.

Источник: Коалиция в поддержку правозащитников, 16.04.2019

Страна: