Я не вижу большой разницы между авторитаризмом и тоталитаризмом

В рамках Гражданских сезонов «Пермские дни памяти» (14 октября – 3 ноября 2017) в Перми побывал член Московской Хельсинкской Группы Сергей Ковалёв, советский диссидент, правозащитник, первый Уполномоченный по правам человека в Российской Федерации, один из авторов действующей Конституции. Журналист издания «Звезда» Полина Путякова расспросила Сергея Ковалёва о феномене гражданского правосознания в начале 90-х и о том, что происходит с обществом сейчас.

– Как бы вы определили — что происходит в России с точки зрения гражданских прав и свобод, соблюдения норм Конституции?

— Конституция 1993 года — не без изъянов. Но всё-таки это, безусловно, демократическая Конституция, и всё-таки в ней целая глава посвящена правам и свободам человека и гражданина. С ней можно было бы жить и развиваться. Но сегодняшняя ситуация такова, что всё это ничего не значит — ни Конституция, ни законы. Они никому не нужны. Они не работают. Потому что у власти волей народа оказались сторонники тоталитарного строя. Именно волей народа, я это жёстко подчеркиваю.

Вы знаете, я не вижу большой разницы между авторитаризмом и тоталитаризмом. Принято считать, что авторитаризм это более лёгкая, поправимая ситуация, но я считаю иначе. Мне кажется, что авторитаризм — это хитрая маскировка тоталитаризма (или тоталитарного режима). Как раз в этой ситуации мы сейчас и находимся. И это целиком наша вина — народ имеет ту власть, которую заслуживает.

– Но ведь в конце 80-х — начале 90-х у нас было несколько лет, когда люди ощутили себя гражданами и были готовы защищать свои права. Когда же мы начали двигаться вспять?

— Первые неприятные ощущения возникли в 2000 году, во время выборов президента. Я уже тогда испытал отвратительное недоумение: ну, как это можно — полковник КГБ! Никому не известный человек, известно только, что он из КГБ. Ну, хорошо, у Бориса Николаевича были свои мотивы для такого решения. А что же остальные?

Когда на политсовете Союза Правых Сил обсуждалась выдвинутая кандидатура Путина, только трое из всех, и в том числе я, были категорически против неё. Егор Тимурович Гайдар сказал, что в доводах против Путина есть смысл, и он не в состоянии их опровергнуть. И тем не менее после мучительных и долгих размышлений и понимая, что у него нет логического обоснования этой позиции, он решил голосовать за Путина. И это говорил человек, много сделавший для нашей страны! Анатолий Чубайс говорил о том, что, хотя Путин и служил в КГБ, но он же не такой, как все в КГБ, он — не палач. Но и эти реплики в чём-то объяснимы — их произнесли политики, которые иногда, в силу рода своей деятельности, вынуждены кривить душой.

А вот самое неприятное воспоминание для меня состоит в том, что избиратели голосовали за полковника КГБ. И даже ещё до выборов по всей атмосфере в стране было понятно, что он точно будет избран. Но почему? Ведь на тот момент не прошло и десяти лет с 1991 года, когда люди сотнями тысяч выходили на митинги в защиту демократии, сознательно рискуя ради неё своей безопасностью и жизнью.

– Действительно, что произошло с людьми после 1991 года? Куда делся этот уровень правосознания?

— Что произошло с этим народом... Демократия восторжествовала, люди стали ждать её плодов. Граждане России избрали власть, и кем оказались эти люди? У избранных слуг народа появились дачи, и дачи эти — трёхэтажные. Люди увидели, какие выводы из их победы сделала их власть, и, я думаю, они были обижены и сделали циничный вывод: какая бы власть ни была, она всегда будет властью, и всё будет делать для себя, а не для нас. Люди были разочарованы.

– А что, в странах с развитой демократией какие-то другие политики?

— Нет, такие же, но они живут в другом обществе. Они зависят от общества, потому что есть свобода печати, потому что никто не боится говорить про Трампа, что он плохой или, наоборот, что он замечательный. Это давление для политиков небезразлично, так что им поневоле приходится быть хорошими. А в обратной ситуации, если политика не находится под давлением общества, она превращается в беспринципную прагматику.

Ведь сам по себе факт проведения выборов ещё не решает настоящих проблем. Голосование — это, конечно, важный инструмент демократии, но оно должно быть абсолютно свободным и быть гарантированным цивилизованными законами. Должны соблюдаться несколько условий. Первое — свободная пресса. Причём она не обязана быть объективной, но важно, чтобы она была разнообразной и представляла множество точек зрения. Кроме того, в обществе должно существовать достаточное количество людей, известных специалистов в разных сферах, а ещё больше известных своей честностью. Они смогут объяснить обстоятельства, важные во время выборов, тем, кто им доверяет. И всё-таки самое главное условие демократии состоит в том, что политики испытывают давление со стороны общества и зависят от него.

– Вернемся к событиям последнего десятилетия ХХ века. Казалось бы, всё было по правилам: открытые демократические выборы. В какой момент система дала сбой?

— Часть вины за то, что произошло со страной, несёт то небольшое количество людей, которые писали Конституцию и законы. Мы занимались академической работой — ведь мы были учёными. И не ставили перед собой задачи популяризации своих идей и увеличения числа своих сторонников.

А политика — это совсем другая штука, в чём-то противоположная. Мы ею принципиально не занимались, полагая, что есть люди другой специальности, которые умеют это делать — так пусть они и занимаются политикой, мы им верим. Мы оставили им решение практических вопросов.

А оказалось, что нельзя было передавать эту ответственность. Мы считали, что они умеют управлять страной, и это была жестокая ошибка. Те, кто вылезли наверх в советское время, не умели ничего подобного. Что они знали точно, так это кем себя надо окружить, чтобы оставаться у власти. Это нормальная эволюция элиты, но мы должны были это понимать и в это вмешиваться. А мы этого не делали.

Я не хочу сейчас перекладывать на них вину, я думаю, что ни на кого нельзя её переложить. Всё-таки правильнее сказать, что это народная вина.

– Очень актуальный для сегодняшней России вопрос: должен ли правозащитник сотрудничать с властью? Ведь такая стратегия даёт быстрые результаты.

— Помочь прямо сейчас — это очень хорошо, но какова цена? На деле получается, что, помогая одному сейчас, правозащитник гробит гораздо больше других, поскольку сотрудничеством с властью он её легитимизирует и тем самым способствует сохранению режима.

Сотрудничая с президентом или любым другим чиновником, правозащитник позволяет им получить репутацию людей, откликающихся на нужды общественности. Конечно, такая репутация власти необходима, и правозащитник помогает ей, вместо того чтобы отстаивать интересы людей.

Во-вторых, совершая небольшие шаги навстречу таким правозащитникам, власть маскирует своё бездействие. Вообще-то, соблюдение законов, прав человека, лечение больных и т. д. — это обычные обязанности власти. Но, имея сотрудничающих с ней правозащитников, она может игнорировать эти обязанности в целом, зато иногда публично совершать небольшие шаги навстречу общественности — и это будет иллюзия выполнения властью своих функций.

Сам же правозащитник в такой ситуации платит своим достоинством, своей репутацией. Можно называть конкретные фамилии правозащитников, сгруппировавшихся вокруг Путина. Чего они там добились? Ничего.

В наше время было наоборот — власть была мишенью правозащитников, мы добивались её смены. При этом отлично понимали, что нам это не по силам. Но каждый считал, что должен быть в ладу со своей совестью. Ты мужик, ты принимаешь участие в протестах — теперь что, ты будешь становиться на колени, чтобы тебя не посадили? Ну, стыдно же.

– В современной России правозащитники всё чаще попадают в сферу политики. Нормально ли это?

— Правозащитник в первую очередь должен быть в сфере права. Потому что народное требование к власти — это соблюдение права. А в сфере политики он должен оказываться лишь постольку, поскольку он в сфере права.

– Но ведь ему необходимо взаимодействовать с властью. Как?

— В Конституции записано, что единственным источником власти в Российской Федерации является её многонациональный народ. И это главный постулат в любой цивилизованной конституции и главный постулат правозащитника.

– Выборы президента 2018 года. Как вы оцениваете перспективы оппозиции?

— Практически как нулевые.

– Как вы считаете, позиция Ксении Собчак конструктивна?

— Её позиция — это голосование «против всех», другой возможности проголосовать таким образом у нас нет. Золото была бы, а не позиция, если бы это был консолидированный ход всей нашей оппозиции. Если бы Явлинский присоединился к Собчак, и Навальный присоединился к Собчак, и Касьянов, и все остальные. Это было действительно голосование «против всех», и это собрало бы голоса. Однако сейчас они собачатся друг с другом ещё больше, чем с Путиным.

– Пара вопросов о пермской повестке. Как вы прокомментируете тот факт, что в этом году 30 октября митинг памяти жертв политических репрессий проводит малоизвестная организация, зарегистрированная полгода назад, а не пермский «Мемориал», в течение 20 лет организовывавший это мероприятие?

— Историю с проведением митинга в День памяти жертв политических репрессий я считаю рейдерским захватом. Пермский «Мемориал» был инициатором и организатором появления памятника. А также организатором сбора пожертвований горожан, на средства которых, в том числе, был построен памятник. А власть не приняла на себя ответственность за его содержание: все 20 лет своего существования памятник по документам не принадлежит никому, он бесхозный.

Администрация губернатора вполне может провести митинг рядом со своим зданием — ведь там достаточно места. Если власть хочет воспользоваться памятным местом, она поступила бы очень правильно, согласовав с «Мемориалом» и получив ваше разрешение на проведение своего митинга, и воспользовшись тем временем, которое ей выделят. Это было бы очень интеллигентно. И это подняло бы авторитет губернатора.

– Как вы считаете, есть возможность вернуть музею Пермь-36 статус общественного?

— Знаете, есть музей или нет музея, но люди-то остались. И это очень много значит. Ведь что такое Пермь-36? Самый точный ответ — территория свободы. И эту территорию свободы надо делать если не в Пермь-36, значит, в другом месте, например, в Центре городской культуры, на ул. Пушкина, 15.

И кроме того, я планирую написать Пиотровскому. Ведь Эрмитаж в каком-то смысле в советское время переживал похожие сложности. Правда, ему нужно было сохранить не территорию свободы, а коллекцию, пусть в основном в запасниках, иногда вывешивая то, что разрешит власть.

Источник: Звезда, 30.10.2017