 |
|
 |
|
|
|
|
адвокат
Адвокат Михаил Бирюков — один из самых известных московских адвокатов, работающих по политическим уголовным делам. Он остается в России и представляет в судах интересы политиков Ильи Яшина и Алексея Горинова, муниципального депутата Кетеван Хараидзе и активиста Михаила Кригера, председателя международного «Мемориала» Яна Рачинского и Московской Хельсинской группы. В интервью RFI защитник рассказал о том, как изменилась его работа после начала полномасштабного вторжения, набирающем обороты преследовании коллег-адвокатов, новых репрессивных практиках и вере в торжество здравого смысла.
RFI: Что значит быть адвокатом в России в 2023 году? Это работа на ощупь, без правил? Или есть что-то, что вам помогает продираться сквозь тьму?
Михаил Бирюков: У нас есть и не отменен до сих пор Уголовный кодекс, Уголовно-процессуальный кодекс, кодекс профессиональной этики адвокатов. Это документы, которые мы используем в работе, и нормы, которым мы следуем. Другое дело, что суды перестали нас слышать. Суды перестали реагировать на наши аргументы в приговорах, которые выносятся по политически мотивированным делам. Практически отсутствует анализ наших доводов и анализ позиции защиты, что в принципе должно быть обязательно в любом обвинительном приговоре. Это, конечно, очень заметное для нас — для юристов, для адвокатов — изменение в правоприменительной практике.
То есть до 24-го февраля 2022 года у вас было ощущение, что к вам прислушивались больше?
До 24-го февраля в политически мотивированных уголовных делах нам удавалось добиваться сокращения срока наказания, как это было, например, в деле Константина Котова, который вместо четырех лет, к которым приговорил его суд первой инстанции, отсидел полтора года. Это было прецедентное дело по статье о нарушении законодательства о митингах. В ряде других дел нам удавалось продавливать свою позицию и заставлять прислушаться к тому, что мы говорим. После 24-го февраля это стало сложно. Случаи, когда нам удается добиться условного осуждения, сократить срок до отбытого или заменить [заключение] на другой вид наказания, единичны. В массовом порядке мы видим то, что мы видим: [сроки длиной] семь-восемь-девять лет.
Сколько в России приговоров к таким длительным срокам?
Всего уголовных дел после 24-го февраля по вновь введенным статьям возбуждено более 400. Все они заканчиваются обвинительными приговорами. Дела с максимальными сроками наиболее характерны для Москвы. Мы все их помним. Это, в первую очередь, дело Владимира Кара-Мурзы, который получил 25 лет. Дело Алексея Горинова, дело Ильи Яшина.
В регионах практика чаще более мягкая. Москва — модель и ориентир для всего российского правосудия.
Адвокаты Михаил Бирюков и Мария Эйсмонт общаются с представителями СМИ у здания Московского городского суда после заседания по рассмотрению апелляции на приговор Илье Яшину, 19 апреля 2023 года. AFP — Александр Неменов
В Москве выносятся показательные приговоры, которые должны служить примером и пугать остальных?
К сожалению, да. Москва — плохой законодатель плохих мод в отечественном правосудии. И Москва показывает, как нужно вести процессы такого рода.
Недавно издания «Агентство» и «Верстка» сообщали, что количество дел по госизмене в этом году выросло в пять раз. Ваш коллега Евгений Смирнов прогнозировал, что до конца года будет возбуждено не меньше 100 таких дел. В этих делах есть региональная особенность — большая их часть ведется на Дальнем Востоке.
Я полностью солидарен с моим коллегой. Мы прогнозируем рост числа дел по этой статье. Связано это с общим ужесточением требований к гражданам, с тем, что эта статья создает ситуацию правовой неопределенности: человек не знает, совершает ли он в данный момент госизмену, говоря что-либо или нет. Посмотрите, Владимир Кара-Мурза был привлечен за госизмену — основанием для обвинения стали три его речи на публичных западных мероприятиях.
Это резиновая статья, которая позволяет держать граждан в напряжении и задумываться о том, стоит ли вообще открывать рот, давать интервью, выступать публично, высказывать свою позицию, свое отношение к тому, что происходит. Безусловно, количество лиц, привлеченных по этой статье, будет возрастать.
Параллельно были приняты поправки, которые позволяют приговаривать к пожизненному заключению по этой статье.
Сроки увеличились до безразмерных — это тоже показатель того, что правоприменительная практика пойдет по применению этой статьи в самом ее худшем варианте.
Мы видим, что растет количество политических уголовных дел, а защищать тех, кого преследуют по этим статьям, становится все тяжелее. Вашему коллеге Вадиму Прохорову, вместе с которым вы защищали Илью Яшина, пришлось уехать, потому что ему стали поступать угрозы. Дмитрий Талантов, который был одним из адвокатов по делу Ивана Сафронова, которого приговорили к 22 годам колонии по делу о госизмене, сам тоже стал обвиняемым и сейчас находится в СИЗО. Он стал первым адвокатом, которому предъявили обвинение по статье о «фейках».
Первым и единственным пока адвокатом, которого привлекли к уголовной ответственности по этой статье. Я тоже участвовал в его защите на начальном этапе, когда дело находилось в Москве. Сейчас дело в Ижевске, и уже суд приступил к рассмотрению, насколько я знаю.
В Санкт-Петербурге в отношении вашего коллеги Юрия Новолодского, который защищает Сашу Скочиленко и который раньше не был политическим адвокатом, а защищал миллиардеров и имеет репутацию одного из самых дорогих адвокатов России, ведутся сейчас два процессуальных дела. Его пытаются лишить статуса.
Санкт-Петербургская палата адвокатов сейчас рассматривает эти дисциплинарные дела.
И еще один ваш коллега Михаил Беньяш из Краснодарского края, которого признали «иностранным агентом».
Признали «иноагентом» и признали виновным в сопротивлении сотрудникам полиции, в то время как он сам был избит. Его лишили адвокатского статуса. Его не лишили свободы, но лишили права заниматься любимой работой. Он блестящий специалист, великолепный адвокат. Тем не менее, к нему применили все три возможных вида наказания — это лишение статуса, признание «иноагентом» и признание виновным по уголовному делу.
Что делать в этих условиях адвокату, который работает по политическим делам? Как можно просчитать свои риски?
Просчитать риски сложно. Мы просто продолжаем работать так, как и работали, понимая, что признать «иноагентом» в России сейчас можно любого, привлечь к уголовной ответственности несколько сложнее, нужно, чтобы был какой-нибудь формальный повод, но это тоже может коснуться любого. Я надеюсь, что Московская палата адвокатов достаточно внимательно относится к вопросам о лишении статуса. И поэтому пока вопрос о лишении статуса московских адвокатов в связи с их работой по политически мотивированным делам, в связи с их политической позицией не рассматривала.
Адвокаты Михаил Бирюков и Генри Резник на заседании Мосгорсуда по ликвидации Московской Хельсинской группы — старейшей российской правозащитной организации, 25 января 2023 года. AFP — Александр Неменов
Признание адвоката «иностранным агентом» позволяет на правовой основе лишить его статуса? Или это не связанные между собой вещи?
Это напрямую не связано. Конституционный суд в свое время разъяснял после появления законодательства об иностранных агентах, что это никоим образом не должно быть дискриминирующим признаком и не должно накладывать никаких существенных ограничений на деятельность гражданина. Но мы видим, что от «иностранных агентов» избавляются все учебные заведения, все государственные организации, все структуры, которые так или иначе связаны с государством.
Статус «иностранного агента» — это маркер, который означает: «с этим человеком нельзя иметь дело». Любой клиент вряд ли захочет, чтобы его дело вел «иностранный агент», то есть враг государства. Доверитель сам находится в остром конфликте с государством, естественно, ему не захочется, чтобы его адвокат был маркирован этой меткой, поскольку он будет справедливо считать, что предубеждение будет не только к нему, но и к тем доводам, которые будет приводить адвокат.
В чем тогда сейчас ваша главная задача? Если все заранее предопределено для ваших доверителей, если мы понимаем, что по уголовным политическим делам обвиняемых ждут такие большие сроки, что может сделать адвокат?
С этого мы ведь и начали нашу беседу: не отменили Уголовный кодекс, хотя он и прирастает новыми статьями, не отменили Уголовно-процессуальный кодекс, не отменили закон об адвокатуре, Кодекс профессиональной этики. Мы продолжаем делать то, что мы и делали, как мы защищаем и защищали по общим уголовным делам, так же мы работаем и по политически мотивированным делам. Мы собираем исчерпывающие доказательства, которые мы можем собрать, представляем их суду. Мы стремимся пройти все инстанции отечественной системы правосудия. После того, как Россия перестала работать с ЕСПЧ, мы готовим эти материалы с ориентацией на Комитет по правам человека Организации Объединенных Наций.
В этом и состоит задача адвоката — качественно подготовить материалы. Мы все помним, как рассматривались дела в 1930-е годы. Все мы знаем, что комиссия по реабилитации и кампания по реабилитации незаконно привлеченных лиц была очень широкая, и именно работа адвокатов в то время позволила собрать достаточные доказательства, которые легли в эти материалы и позволила реабилитировать незаконно привлеченных репрессированных лиц. Ровно так же мы полагаем, что рано или поздно эти дела будут пересмотрены. Если мы не добьемся победы на этом этапе, мы уверены, что рано или поздно дела в отношении наших доверителей будут пересмотрены. Поэтому у нас нет ощущения безнадежности, нет ощущения, что мы работаем впустую, в ветер, что мы просто проводим время в следственных изоляторах и судах. Мы полагаем, что мы работаем на будущее, мы работаем в конечном счете, на победу, на защиту интересов наших доверителей.
Для наших доверителей мы единственная связь с волей, единственные, кто может рассказать о том, что на самом деле происходит в мире, потому что в камерах включено только телевидение, первая и вторая программы. Соответственно, информация о том, что происходит в мире, до них практически не доходит.
Я как раз хотела спросить об этом человеческом измерении вашей работы — это, наверное, очень важная ее часть.
Это очень важная составляющая, она всегда была важна в любом деле. Человек, лишенный свободы, видит в адвокате ниточку, связывающая его с миром. Миссия адвоката всегда заключалась в том, чтобы поддерживать связь с родными, с близкими, поддерживать уверенность подзащитного, помогать ему адаптироваться к сложным условиям, следить, чтобы его права не нарушались ни в следственном изоляторе, ни в колонии, — ведь мы, естественно, не бросаем своих доверителей после вынесения приговора. Мы продолжаем навещать их в колониях, где они содержатся. Смотрим, чтобы условия были хотя бы приемлемыми в соответствии с действующими нормами законодательства. Наша работа не кончается с вынесением приговора. И это составная часть даже не нашей работы, а жизни.
Это поездки в колонии, которые часто находятся где-то далеко…
Достаточно далеко. Это, как правило, один-два-три дня.
Как поживают ваши подзащитные Алексей Горинов, Илья Яшин? Какие у них условия содержания?
Алексей Горинов содержится в той же колонии, где содержался Алексей Навальный. Условия там в принципе стандартные, но в некоторых колониях эти условия соблюдаются от и до буквально и ужесточаются максимально, как в Покрове, где содержится Горинов. Это касается в первую очередь общения — в таких колониях подбирается специальный контингент. И основная проблема Алексея Горинова, что ему не с кем поговорить, не с кем пообщаться. Заключенным неформально запрещают общение с ним, да и говорить с ними не о чем. Но мои коллеги ездят к нему регулярно, раз в неделю, если получается, два раза в неделю. Чувствует он себя более-менее нормально. Здоровье, естественно, пошатнулось, очень слабое, но нет таких острых состояний, которые были несколько месяцев назад.
Илья Яшин пока еще находится в Москве, он не этапирован. Когда будет этап и куда его направят, мы не представляем. И СИЗО само не знает, потому что разнарядка поступает в последний момент. Только по прибытии человека в колонию мы обычно узнаем, куда он доставлен.
Проще ли женщинам, которых приговаривают к реальным срокам в колониях? Или в женских колониях все может быть еще хуже, чем в мужских?
На практике одинаково тяжело всем. Женщины значительно тяжелее переносят отсутствие бытовых удобств, отсутствие необходимых гигиенических процедур. Для них попадание в СИЗО и пребывание в колонии, конечно, более тяжелое испытание. Но насколько я следил за моими доверительницами, которые привлекались по совершенно разным статьям, в СИЗО, по крайней мере, женский коллектив чаще бывает более сплоченным и дружным, нежели мужской. Мне с упоением рассказывали женщины, что в больших камерах по 30 человек, всегда находились учитель английского языка, учитель французского языка, бухгалтер, который какие-то бухгалтерские основы рассказывает, визажисты. Там выстраивается процесс самообразования, лекции, уроки.
Сегодня по политическим уголовным делам больше преследуют мужчин, чем женщин?
Мы видим дело Саши Скочиленко. Мы видим, что сегодня задержана [режиссерка] Женя Беркович (интервью было записано днем 4 мая, на следующий день, 5 мая Женю Беркович и драматурга Светлану Петрийчук отправили в СИЗО на два месяца по делу об «оправдании терроризма» из-за спектакля «Финист Ясный Сокол ». — RFI). Но большинство мужчин. Женщины, к счастью, реже подвергаются уголовному преследованию, хотя они не менее активно, а иногда более активно, чем мужчины. Но все-таки возраст и наличие детей немного сдерживают правоохранительную систему в отношении репрессий.
Женю Беркович задержали по статье об оправдании терроризма. Мы видим, что чуть раньше уголовное дело по этой же статье возбудили в отношении актера Алексея Панина. По этой же статье проходит екатеринбургский пиарщик Ярослав Ширшиков. То есть это статья, которая формально никак не связана с войной против Украины, но ее используют как метод преследования антивоенно настроенных людей.
К сожалению, это очень удобная статья. По ней сейчас во Втором окружном военном суде рассматривается дело московского активиста Михаила Кригера.
Которого вы тоже защищаете.
Да. Его привлекают к уголовной ответственности за тексты, которые он разместил в фейсбуке два года назад.
Опять же, формально это не связано с тем, что происходит после 24 февраля.
Поскольку сейчас люди не высказываются напрямую о ситуации в Украине, о действиях России в Украине, поднимаются их старые тексты, их старые публикации в фейсбуке, старые твиты, старые спектакли, как в случае с Беркович, в которых на удивление вдруг находятся признаки оправдания терроризма.
Это спектакль, который рассказывает о женщинах, завербованных в ИГИЛ.
Я видел экспертизы по этого рода делам: абсолютно неподготовленные, неквалифицированные эксперты, абсолютно притянутые доводы. К сожалению, именно заключения этих экспертов ложатся в основу и обвинительного заключения, и обвинительного приговора, в котором, к сожалению, мы в деле Михаила Кригера не сомневаемся. Но я еще раз подчеркиваю — это очень удобная статья для того, чтобы переворошить прошлое любого из граждан и посмотреть, а что он вообще говорил об исламе, о терроризме, как он к этому относился, какие высказывания допускал? Можно притянуть за уши любые доводы, показывая, что это высказывание, этот сценарий, этот спектакль так или иначе оправдывает терроризм. Это очень печальная практика, когда за сегодняшнюю социальную активность начинают привлекать по надуманным основаниям, видя, что реальных оснований нет. Значит, мы найдем что-то в его прошлом.
Задержание Жени Беркович по этой статье — это прецедент. Это тоже сигнал для представителей культурного, театрального сообщества, которые еще остаются в России?
Мы уже привыкли искать черные метки во всех действиях наших властей. Я боюсь, что даже если последующих репрессий в отношении театральных деятелей не последует, внутренняя самоцензура заставит режиссеров снимать наиболее интересные, наиболее острые, наиболее современные пьесы из репертуара и существенно ограничит в возможностях самовыражения нашу театральную публику.
Есть практика привлечения по статье об оправдании терроризма. Еще одна подобная практика — это дела об оправдании нацизма.
Это еще более смехотворный повод для привлечения к уголовной ответственности.
И здесь вы выступаете защитником «мемориальцев»…
Да, я участвую в деле по «Мемориалу», я представлял интересы при допросе в качестве свидетеля Яна Рачинского, председателя международного «Мемориала».
Я уточню, что речь идет о допросах и обысках, которые прошли у девяти, если я не ошибаюсь, сотрудников «Мемориала» в марте.
Девять обысков у семи человек по уголовному делу, возбужденному в связи с наличием признаков оправдание нацизма, которые увидели доброжелатели в деятельности «Мемориала». Это абсолютно надуманное дело, абсолютно смехотворное. Именно поэтому до сих пор никому из сотрудников Мемориала не предъявлено обвинение. Они все проходят свидетелями, за исключением Олега Петровича Орлова. Но ему предъявлено обвинение по другому эпизоду за его публикацию о фашизме...
На французском сайте Mediapart. А он сделал репост у себя в фейсбуке.
Тоже абсолютно надуманный повод для привлечения к уголовной ответственности. На самом деле [Орлова преследуют] за его последовательную позицию, за то, что он пять раз подряд в апреле прошлого года выходил в пикеты на Красную площадь с плакатами против войны.
Он последовательно, ярко и упорно выступает за сохранение памяти об историческом прошлом, последовательно и упорно осуждает действия России. Чтобы хоть как-то остановить его, его привлекли к уголовной ответственности за его статью.
Вы как адвокат и как человек с твердой позицией решили не уезжать из России. В разных интервью вы говорили, что пока это будет возможно, вы будете оставаться и работать. Советуете ли вы своим подзащитным уезжать?
Это выбор каждого человека. У каждого есть такая опция. Можно уехать из России, даже находясь под подпиской о невыезде, под домашним арестом. Такие прецеденты есть. Но здесь каждый человек выбирает свою судьбу сам. Поэтому говорить о том, что такая возможность есть, — конечно, мы это обсуждаем. Но советовать оставаться здесь или советовать уезжать — это не работа адвоката. Работа адвоката в том, чтобы объяснить человеку все последствия, все возможности и ситуацию, в которой он находится. Конечное решение остается за самим человеком.
Насколько я знаю, Олег Орлов осознавал, что ему будет предъявлено обвинение, и до сих пор находится в России. Ян Збигневич Рачинский тоже прекрасно понимает, что по совершенно надуманному поводу может быть предъявлено обвинение, но он тоже пока остается в России. Пока в России остаются мои подзащитные, буду работать и я.
Работать и готовиться к худшему или не думать о худшем?
Давайте не будем думать о худшем. Давайте полагать, что точечное привлечение адвокатов к уголовной ответственности — это некая флюктуация системы, а не норма, которая заставляет адвокатов прекращать выполнять свои профессиональные обязанности, отказываться от защиты неудобных подзащитных или уезжать из России, опасаясь, что за позицию их будут преследовать.
Напоминаю, что на процессе по делу Ильи Яшина прокурор прямо заявил, что адвокаты занимают антироссийскую позицию. Причем он сказал так: «И вот о позиции адвокатов: у них антисоветская, извините, антироссийская позиция». У него в памяти осталось, что есть антисоветская позиция, на сегодня — это антироссийская позиция.
Нас такое отношение со стороны прокуратуры уже не пугает. Скорее расстраивает, потому что вместо того, чтобы вести состязательный процесс, говорить о доказанности или недоказанности вины подсудимого, прокуроры переходят на угрозы адвокатам, как это было в случае с Вадимом Прохоровым, на оценку нашей позиции как антироссийской. Это свидетельствует о том, что их правовая позиция достаточно слаба. Они понимают, что реальных доказательств они предоставить не могут, что наши доводы достаточно сильны и спорить с нами на правовом поле достаточно сложно. Поэтому они переводят это в политическое поле, обвиняют нас в антироссийской позиции. Мы же стремимся, наоборот, спорить не по политическим вопросам, а говорить исключительно на юридическом языке о правах, о конкретных случаях нарушения прав наших подзащитных, о недоказанности их вины в инкриминируемых им преступлениях. И это выводит прокуроров из себя. Им нечего противопоставить нашей позиции.
Есть ли судьи, которые способны вас услышать и услышать юридический язык, на котором вы говорите?
По эмоциональной реакции судей мы иногда видим, что они слышат наши аргументы, понимают абсурдность ситуации, в которой находятся и они сами, и мы, и наши подзащитные. Но приговоры свидетельствуют о том, что это понимание остается на уровне внутренней иронии и не находит своего отражения в итоговых судебных актах.
После начала полномасштабного вторжения были случаи, когда пропагандисты уходили с российских телеканалов. Есть знаменитый прецедент Марины Овсянниковой, есть истории других журналистов, звукорежиссеров, техперсонала, которые ушли тихо, потому что были не согласны с тем, что происходит. Есть ли такие прецеденты в судебной системе и есть ли судьи, которые после того, как началась война, пересмотрели свое отношение к происходящему?
Мне неизвестны такие случаи в судейском корпусе. Может быть, они и есть, но они не стали предметом публичного обсуждения и достоянием гласности. Я знаю, что уходят сотрудники полиции. Я знаю, что уходят сотрудники Следственного комитета. Я знаю, что уходят сотрудники ФСБ. И да, это не носит такого массового характера, чтобы эти органы начали испытывать кадровый голод. Но такие факты есть, и мы в адвокатской среде их обсуждаем и знаем о том, что такие случаи далеко не единичны.
Судебная система слишком долго существует в состоянии, когда состязательного правосудия по политическим делам нет?
Вертикаль судебной власти, которая выстраивалась последние десятилетия, привела к тому, что наиболее яркие и независимые судьи ушли из судов до 24 февраля 2022 года. Я знаю немало судей, которые уходили из судейского корпуса, заявляя, что они испытывают давление со стороны председательствующих судов, что они не могут быть полностью независимыми в принятии их своих решений, что система распределения дел в районных судах порочна. Эти судьи уходили и уходили задолго до 24 февраля. Поэтому я полагаю, что 24 февраля судейский корпус пришел не в самом лучшем составе, каковым он был лет 10—15 назад, когда пришло много новых молодых судей.
Илья Яшин в Мещанском суде Москвы 5 декабря 2022. AP — Александр Земляниченко
Что помогает вам сегодня держаться, продолжать работу и не сдаваться?
Как ни странно, иногда очень помогает оптимизм наших подзащитных. Тот же Илья Яшин. После встречи с ним выходишь заряженным его оптимизмом, его настроением, его верой в том, что рано или поздно все будет хорошо, его верой в собственные силы, в то, что он выдержит все. И он, как это ни странно, поддерживает своих адвокатов. Ну и вера в то, что здравый смысл рано или поздно восторжествует, точно так же, как и справедливость. К сожалению, в нашем случае, скорее, поздно, чем рано.
Беседовала Анна Строганова
Источник: RFI, 05.05.2023
