Russian English

Адвокаты в глазах судьи

Сергей Пашин

Сергей Пашин, федеральный судья в отставке, профессор кафедры судебной власти факультета права НИУ ВШЭ, член Московской Хельсинкской группы, инициатор внедрения в России в 90-х годах суда присяжных, отвечает на вопросы медиапроекта «Адвокатская улица» о судьях и адвокатах

Сергей Пашин рассказал, какие типичные ошибки он видит в работе защиты. Так, по его мнению, огласка в СМИ часто лишь раздражает судью и приводит к негативному для подсудимого результату. Впрочем, так же честно Пашин оценил в интервью и судейский корпус.

«ОПАСНО ПРОЯВЛЯТЬ МИЛОСЕРДИЕ»

– Обычно в интервью вы рассуждаете о судах и судебных реформах. Но я хочу поговорить с вами на более узкую тему – про отношение судей к защитникам. И мне хотелось бы начать с процессуального взаимодействие между ними. Наверное, самыми показательными здесь являются процессы по 125-й статье УПК и по мере пресечения. Кажется, что здесь шансы на успех у защиты ничтожны.

– Действительно, по статистике удовлетворяемость ходатайств следствия об избрании меры пресечения переваливает за 90%. То же самое происходит и с жалобами по ст. 125 УПК. Но бывают случаи, когда проявляется и милосердие. Например, судья не даёт санкции на заключение под стражу, предпочитая менее радикальную меру.

Здесь судьям очень помогло появление запрета определённых действий. Это что-то промежуточное между заключением под стражу и традиционной подпиской о невыезде. И мы увидели – в ситуации с мерой пресечения роль играет не только обвинительный уклон. Это ещё и проблема отсутствия альтернатив. Если альтернативы появляются, практика несколько смягчается.

Потом, судьи действительно боятся освободить человека из-под стражи. Боятся не только ФСБ и следствия, но и своих коллег. Выпустил человека – а тот пропал или совершил преступление. Были случаи, когда судей после такого наказывали, привлекали к дисциплинарной ответственности.

– Но как могут наказывать судью за действия другого человека?

– Другие судьи, высокопоставленные, думают, что каждый судья – это немного пророк. Применяя ту или иную меру пресечения, он должен провидеть, как человек поведёт себя в будущем. Таким образом, концепция истины выливается в требование предвидения. А у судьи возникает желание никого не освобождать.

– Но как мотивируется такое наказание? Прямо так и пишут в решении – «судья должен был предвидеть…»?

– До мистики наши высокопоставленные судьи не дозрели – они материалисты, Бога не боятся. А пишут просто: в результате решения судьи такой-то скрылся от следствия, чем нарушил право потерпевшего на доступ к правосудию. Таким образом, судья не обеспечил разумные сроки рассмотрения дела и оставил потерпевшего без законного ублаготворения.

– Получается, если судья избирает мягкую меру пресечения, то рискует собой?

– Да. А героев мало.

– Но насколько это адекватно с правовой точки зрения – наказывать судью за действия другого человека?

– Совершенно неадекватно. Но наказывают-то его именно за его же действия – зачем отпустил? Я помню одно дело: человек, которого судья отпустил из-под стражи, совершил двойное убийство. И в решении квалификационной коллегии написали, что между смертью двоих человек и действиями судьи есть прямая причинная связь.

– Звучит безумно. Тогда можно и адвокатов привлекать за то, что они защищают преступников.

– Абсолютно та же логика. С одной стороны – советская. С другой – инквизиторская.

– Так было всегда в современной России?

– Да. Потому что в советское время развивалась концепция истины. А что является критерием истины? Практика. Раз злодей убежал, значит, ты неправильно рассчитал варианты его поведения.

Стандарт доказанности, презумпция невиновности, состязательность процесса, чей исход зависит от активности сторон – всё это в мозгах не приживается. Если судья плывёт по течению, прислушивается к воле начальства, знает о горькой судьбе своих гуманных коллег, то он рано или поздно приходит к мысли: опасно кого-то освобождать из-под стражи. Ему опасно проявлять милосердие.

– Хорошо, страх судей перед коллегами понятен. И с ФСБ понятно – те участвуют в утверждении судей. Но почему судьи боятся следствия и МВД?

– Ну так с МВД тоже согласовывают кандидатуры. Более того, они собирают досье на судей. И если человек кого-то оправдывает, то ему это выходит боком. Он на плохом счету – с поганой такой формулировкой «наверное, взятки берёт».

Когда меня в первый раз выгоняли из судей, председатель квалификационной коллегии кричала: «Почему судья заботится о преступниках?!»

Она мне поставила в упрёк, что я на свои деньги снарядил такси для секретаря – чтобы та успела отвезти моё определение об освобождении из-под стражи в СИЗО. И человек вышел на свободу не в понедельник, а в пятницу.

Я ей и её коллегам смиренно сказал, что этот человек невиновен с точки зрения закона. Ведь действует презумпция невиновности. Для неё это было откровением, она кричать даже перестала. Это мне напомнило М. Е. Салтыкова-Щедрина. Помните, карась-идеалист спросил у щуки: «Что есть добродетель?» Она так удивилась, что пасть раскрыла – и втянула туда карася. Вот это и был я.

А ещё её огорчило тогда, что я освободил из-под стражи господина, который начал выкашливать лёгкие. Она мне кричала: «Как вы могли?! Он же бациллоноситель!» Я сказал: «Так за его преступление нет смертной казни». И она тоже удивилась.

Я очень забавлялся тогда на этих слушаниях по собственному делу, хотя мне выписывали «волчий билет».

– МВД или ФСБ брали вас на карандаш за проявленное милосердие?

– Ну, мы же не знаем, что в этих списках. Но лейтмотив руководства суда был таким: «Вы тут либеральничаете, а под вас адвокаты деньги берут». То есть защитники рассказывают клиенту, что заплатили – и поэтому я удовлетворил ходатайство. И опять судья подозревается не в милосердии, а в жадности.

Вообще, для судей самое страшное – показаться белой вороной. Есть групповые ценности, обыкновения. «Мы-то делаем правильно – мы-то преступников сажаем! А ты чем занимаешься?» И если судья не следует им – значит, он отщепенец в этом сообществе.

– Но почему они «сажают преступников», прямо как следствие? А не выступают в качестве арбитров в состязательном процессе?

– Потому что, во-первых, многие судьи являются выходцами из той же силовой системы. Во-вторых, искренне считают, что именно в этом и состоит их работа. «Как это – отпускать преступников, потому что протокол подписан не так?! Должен быть воспитательный эффект!» А эффект от соблюдения права, видимо, не признаётся. В сознании этого нет.

– А как же эффект в виде улучшения работы следствия, которому судья не спускает нарушения? Судьи не думают о системе в целом?

– Думаю, нет. Чтобы думать о системе, надо быть не специалистом, а профессионалом. Многие судьи – прекрасные специалисты: они знают закон, умеют отписывать приговоры так, чтобы их не отменяли. Они могут позвонить куратору из вышестоящего суда и спросить, что делать. А думать о том, «как наше слово отзовётся», – это уж слишком! Как писали в начале прошлого века язвительные журналисты, «ума палата всегда сверх штата».

Зеркальная противоположность такого подхода – это суд присяжных. Ну вот его и душат. В прошлом году более 60% оправдательных вердиктов присяжных было отменено.

«КАНЦЕЛЯРСКАЯ ЛОГИКА ПОБЕДИЛА»

– Если шанс на оправдание в суде присяжных очевидно выше, почему адвокаты не всегда рекомендуют доверителям выбрать именно его?

– По нескольким причинам. Первая – скажем прямо, в суде присяжных надо работать, а не имитировать деятельность. Вторая – суд присяжных недостаточно распространён, чтобы появились адвокаты, которые специализируются на таких процессах. Третья – опасения, что будут затыкать рот, не дадут вести нормальную защиту. И потом, выиграешь такой процесс, а потом оправдательный вердикт всё равно отменят. Твой подзащитный вроде почувствовал свободу, а через месяц его опять закрыли. Это безрадостно.

Четвёртая причина: большая часть наших подзащитных – это нищие люди. А суд присяжных – это очень интенсивно, серьёзно и дорого. И последняя, пятая причина: если ты выбрал суд присяжных и тебя осудили, то наказание будет очень строгим. Гораздо строже, чем в обычном процессе. Вот такая санкция за то, что ты оторвал людей от отписывания дел. Неофициальная, конечно, санкция, но о ней все знают.

– То есть судьи мстят за выбор процесса с присяжными?

– Ну да. «Не хочешь по-плохому – по-хорошему будет ещё хуже».

– По той же причине работа адвоката в суде присяжных обставлена таким количеством запретов?

– Да. И среди них есть довольно странные. Конституционный Суд в 2020 году сказал: можно перед присяжными ссылаться на то, что преступление совершил другой человек. А я смотрю нашу апелляционную практику – там пишут, что нельзя ссылаться! Ты можешь говорить в суде, что не совершал преступления, – но не можешь объяснить, что невиновен, так как преступление совершил другой. Из-за этого отменяют оправдательные вердикты, ссылаясь на пределы судебного разбирательства. Господа из апелляционной инстанции, из Верховного Суда просто игнорируют решение КС.

– Адвокаты часто говорят, что ссылки на решения КС не всегда воспринимаются судами как что-то, чему нужно следовать…

– Но по закону решения КС – и определения, и постановления – обязательны. Почему судьи, призванные блюсти закон и право, не хотят этого делать? У них свой закон какой-то?

– У вас есть предположение, почему так происходит?

– Потому что судьи борются за эффективность. А для них эффективность, как я понимаю, – обставить превращение человека в лагерную пыль всякими юридическими экивоками. И если надо, они вспомнят решение КС. А не потребуют – не вспомнят, сделают вид, что не читали или не поверили.

Когда вводился суд присяжных, я вместе с коллегами из Института юстиции проучил 600 судей. И с удивлением обнаружил, что судьи не могут толком объяснить содержание уголовного закона. Мы тогда брали людей с улиц и создавали игровой суд присяжных. Одному судье нужно было объяснить «присяжным», что такое вымогательство при взятке. И выяснилось, что он не может этого сделать. Просто не понимает этого – путается, не может ничего сказать. Переходит к оценке доказательств – вообще ком в горле. Что означает презумпция невиновности, что означают неустранимые сомнения – никто не может толком этого объяснить людям с улицы. Это я видел своими глазами.

Пришлось писать пособия. Нонна Викторовна Радутная участвовала в этой работе, Царствие ей Небесное; и профессор С. Е. Вицин, тоже покойный – один из авторов Концепции судебной реформы. Это как-то ситуацию изменило.

– По сути, вы сейчас говорите, что у нас безграмотные судьи.

– Судьи наши в массе своей не безграмотные. Они односторонние, как флюс. У них другая компетентность, не правовая. Отписывать решения, сажать преступников, блюсти государственный интерес, демонстрировать свою принадлежность к группе, сословию, применять закон выборочно…

– Вернёмся к адвокатам. Какие ошибки они совершают в процессах с участием присяжных?

– Игнорирование указаний председательствующего судьи, попытка пронести в процесс то, что туда не надо проносить. Попытка давить на жалость – рассказывать, что у подсудимого двое детей и он хороший семьянин. Стремление говорить о пытках и фальсификациях. Попытки «порочить», как наши судьи пишут, предварительное следствие. Это когда адвокаты говорят: «Следствие проведено не полно. Вам представлены не все доказательства».

Поймите, я лично не могу назвать эти действия адвокатов неправильным поведением. Но всё это запрещено Верховным Судом. Если бы мы говорили о царском суде присяжных, то эти приёмы были бы вполне допустимы. В Америке это всё тоже правильно. А у нас – неправильно. И когда адвокат постоянно так делает, судья выгоняет его из процесса.

– Но почему адвокаты это делают, зная, что это всё равно запрещено?

– Рассчитывают получить оправдательный вердикт. Не задумываясь, что дальше его отменят. Мне кажется, часть адвокатов ведёт себя не то что недобросовестно – недальновидно. Вместо того чтобы строить тактику в тех рамках, какие имеются, – или, во всяким случае, переходить их, зная, что есть поддерживающее решение Конституционного Суда, – адвокаты идут напролом.

Оправдательные приговоры судов присяжных отменяются чаще, чем обвинительные – примерно в 2–5 раз (в разные годы по-разному). И дальше судья получает, грубо говоря, по шее за то, что у него «низкое качество» работы, есть отмены приговоров.

– Но почему суды присяжных не стали «прикрытием»? Ведь судья может говорить, что это не он оправдал, а шесть других людей.

– Канцелярская логика победила, как и всегда. У нас пирамида перевернутая: в самом низу Конституция, а вверху – всякие инструкции и указания начальства.

Надо было в законе или в инструкциях написать, что оправдания в суде присяжных судью никак не порочат. А у нас они учитываются вместе с обычными процессами. И когда пишут характеристику на судью – если он захотел в областной суд, стать председателем состава или перейти в Верховный Суд – там пишут: «столько-то отмен и изменений». Ну и на кой ему эти присяжные, которые оправдывают чуть ли не каждого пятого? Своя мантия ближе к телу.

– Скажите, это недостаток реформы?

– Всё работало как часы примерно до 1997 года. А в 1999 году количество отмен оправдательных приговоров судов присяных скакнуло почти в два раза.

– С чем это было связано?

– Поступила команда «мочить», другим происшедшее объяснить невозможно. Система поняла, что суд присяжных – опасный инструмент в руках народа. Что народ не выпускает из своих рук этот рычаг непосредственной демократии. И система забеспокоилась: «Как же мы сажать-то будем?». То есть была утрачена предсказуемость осуждений.

– Если этот процесс начался ещё в 1999 году, как можно объяснить не такое уж давнее расширение составов, подсудных суду присяжных?

– Президент сказал – вот и расширили.

– Вы намекаете, что в Кремле есть разные «башни» с различными интересами?

– Да. А потом, компетенцию расширяют – но количество дел остаётся примерно тем же.

– Почему?

– Это называется саботаж.

– Хорошо, адвокаты боятся и говорят доверителю: «Не ходи в суд присяжных». А судьи как саботируют? Избирают самую жёсткую санкцию при обвинительном вердикте?

– Да. Но ведь и следователи отговаривают – или переквалифицируют обвинение, чтобы дело не попало к присяжным. А ещё судья может на предварительном слушании сказать: «Ну, брат, ты хочешь суда присяжных? Значит, пока соберём… В прошлый раз собирали четыре раза – и не собрали. А ты всё сиди, сиди, братец. Ты как, подтверждаешь ходатайство о суде присяжных?»

А ещё есть агентура, внедрение, прослушивание, запугивание… И главное, что они работают по принципу «рука руку моет». Скажем, старшину присяжных накануне оглашения оправдательного вердикта зовут в отделение полиции и там его держат. Судья говорит: «Ну вот, не явился. Мы вас распускаем».

Или присяжный приходит и жалуется: «У квартиры стоят какие-то ребята, я боюсь». Судья ему: «Ну, уходи». Его место занимает новый присяжный из запасных – и (следите за руками!) получается обвинительный вердикт.

Или в состав присяжных проходит бывший правоохранитель. Или задают вопрос: «Есть ли у вас родственники, которые привлекались к административной ответственности?» Присяжный же не помнит, что двоюродный племянник 10 лет назад что-то нехорошее сделал. А прокурор знает. И держит этот факт как туз в рукаве. Не понравился вердикт – можно козырь достать. При этом есть прецедентное решение – в том числе и Верховного Суда – что такая штука не является основанием для отмены приговора. Если он обвинительный. А если оправдательный, то тут всякое лыко в строку.

Адвокатам стоит помнить, что присяжные очень верят председательствующему судье. Потому что судья с ними работает, что-то им объясняет, он импозантен в своей мантии…

– А как присяжные относятся к адвокатам и прокурорам?

– Верят прокурорам больше, чем защитникам. И это повсеместно.

– Почему? Разве американские фильмы не учат с большей симпатией относиться к адвокату?

– В Америке то же самое. Я полгода преподавал в Гарварде и Йеле – у меня были приятели-судьи, и они говорили об этом.

– Присяжные тоже страдают обвинительным уклоном?

– Присяжные – это не деклассированный элемент, они понимают, что надо соблюдать закон и порядок. Поэтому к прокурору они относятся как к человеку, выражающему интересы обеспеченного класса. А адвокат в их глазах такой вот скользкий тип.

Но если они начинают разбираться в деле, то всё очень быстро может поменяться. Сперва-то они приходят наказать преступника – а потом сомневаются в том, что на скамье подсудимых действительно преступник. «Какой-то злодей совершил преступление, а вы кого нам посадили на скамью подсудимых? И если он преступник, то где организаторы преступления? Почему их тут нет?» – такие появляются вопросы. Так было в деле об убийстве А. С. Политковской. И этот момент важно уловить.

Я говорю адвокатам: «Вы стажёра своего посадите, чтобы он на присяжных смотрел. Что они делают? Какие жесты? Поправляют ли воротник? Сложили ли руки на груди? Вам тогда будет понятна их реакция на то, что вы делаете».

– Как много обращений, связанных с судом присяжных, поступает в КС? И как много из них отбрасывается на уровне секретариата Суда?

– КС очень много отбрасывает. И очень несвоевременно рассматривает те обращения, которые берёт в работу.

– Получается, что есть сопротивление со стороны Конституционного Суда?

– Конечно. Конституционный Суд – узкое очень горлышко. Иногда обращений по одному и тому же вопросу несколько десятков. И только потом кто-нибудь в КС говорит: «Ну, давайте рассмотрим». То есть проблема реальная не отслеживается, несмотря на многие жалобы. У Конституционного Суда много других забот, связанных с обслуживанием власти.

«ВОПРОС ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ДОСТОИНСТВА»

– Если вернуться к моему первому вопросу про меры пресечения и жалобы в порядке статьи 125 УПК. Как можно решить проблему с равноправием сторон в этих процессах? Ввести институт следственных судей?

– В Украине это изменило ситуацию. Более того, любая мера пресечения там применяется только судьёй. То есть даже за подпиской о невыезде нужно идти в суд. И это хорошо. Крымские адвокаты мне говорили: «Когда мы оказались в России, такое впечатление, что нас отбросило лет на 20».

– Почему у нас так долго обсуждается эта реформа, но в реальности никаких подвижек нет?

– Это вопрос власти. Со следственными судьями надо же будет поделиться властью. И будет нарушена цепочка, когда в районе судья, следователь и прокурор работают как тройка.

Надо менять векторы власти, и это страшно. Отсюда и «светлые» идеи Верховного Суда – мол, а давайте следственных судей сделаем из действующих районных!

– А откуда их надо брать?

– Они должны отдельно обучаться. И не состоять членами трудовых коллективов тех судов, которые сейчас существуют. У них должен быть отдельный аппарат, отдельное предназначение, другая статистическая отчётность. И другой карьерный рост. Они не должны подчиняться тому же председателю суда, что остальные. Но тут сразу возникает множество вопросов. Например, как быть с квалификационной коллегией.

– А как эти проблемы решили в Украине?

– Украинские адвокаты говорят очень просто: «Начальство им разрешило 10% оправдательных приговоров». Так что и у них всё упирается в «начальство».

– Как тогда судьям стать самостоятельными?

– У нас судебная система и судебная власть не совпадают. И судья карательным структурам мало что может плохого сделать – а они ему много чего.

Ещё это, конечно, вопрос менталитета и правого образования. Но ещё и вопрос человеческого достоинства. В царские времена, казалось бы – деспотизм, произвол, самодержавие, жандармерия. Но у тех, кто работал в адвокатуре, прокуратуре и суде, было представление о личном достоинстве и о чести. Многие из них были дворянами – если не потомственными, то личными. У них было представление о том, что на них нельзя орать, им надо говорить «вы». А один прокурор написал совершенно замечательную эпиграмму:

«Чинопочтение храня,
Мне так покорна тварь земная:
Жандармы слушают меня,
Усами радостно играя».

Понимаете? Не я слушаю, что мне там скажет куратор или полковник ФСБ. А они меня слушают и «радостно играют усами», когда я их учу праву. Совсем другая логика! Это были люди с собственным достоинством – и собственными доходами. Царские прокуроры своему начальству могли cказать: «Если вы нам не позволяете вести обвинение, как мы считаем правильным, то позвольте нам откланяться». Два прокурора вышли в отставку из-за трений с начальством, стеснявшим их свободу критиковать власть в процессе Веры Засулич. Потом они блистали в качестве присяжных поверенных.

– Откуда у нас такие проблемы с чувством собственного достоинства и силами бороться за него?

– Потому что у нас нет независимых людей. Если у людей нет ничего, кроме государева жалованья, – или места, которое они пустили в оборот и с которого им капают в кошелёк деньги, – значит, всё. Люди держатся за место. Нищета, полная зависимость от работодателя, а для тех, кто присосался к государственному бюджету, – от грабительства и коррупции. И всё это дополняется социалистическими льготами. Квартирка, которую ты не купишь за свои деньги. Дитё – в правильный детсад. Ведомственная поликлиника. Возможность для отпрысков учиться в Российской Академии Правосудия. Таким образом каждый держится за место.

– Это похоже на…

– Феодализм. Система кормления.

«ЦВЕТЫ КРАСНОРЕЧИЯ У НАС НЕ РАБОТАЮТ»

– Хороший момент, чтобы перейти к следующей теме – отношению судей к адвокатам в процессе. Иногда его можно охарактеризовать как «барское». Откуда это?

– Что делает разбогатевший лакей? Поскольку нет культуры и нет чувства достоинства, он может самоутверждаться за счёт других. Когда тебя на конюшне высекли, а потом ты идёшь и начинаешь кого пониже топтать.

– Как адвокату расположить к себе судью?

– Прежде всего адвокат не должен выглядеть лучше, чем судья. Особенно это касается женщин – одежды, макияжа и золота. Сколько я от коллег слышал: «О, вырядилась фифа! Вся в золоте пришла!» Тут уже ненависть классовая: «Как это так – я себе этого купить не могу, а она…»

Кстати, это касается и присяжных. Они воспринимают адвоката в хорошем костюме, с наворотами, с цепурами, с золотыми ручками «Паркер», как лощёного паразита. Таких не любят в суде. Или, по крайней мере, относятся к ним с некоторым пренебрежением. И это понятно. Здесь люди общаются. Не знаки с параграфами – а люди.

Чтобы расположить к себе судью, надо говорить о судье.

Я помню, великолепный был человек, правозащитник Валерий Фёдорович Абрамкин (Абрамкин Валерий Федорович (1946 – 2013) – член Московской Хельсинкской группы, основатель и руководитель Центра содействия реформе уголовного правосудия. – Прим. МХГ.). Он пришёл защищать беспризорника, которого выпустили из детдома в коммуналку, а комнату у него «отжал» сосед. Бедняга жил под лестницей в доме, банку варенья стащил – и по дури угощал всех во дворе. А ещё штаны присвоил. Значит, кража с проникновением в жилище. Судил его зимой один из районных судов Москвы, а Валерий Фёдорович пришёл вместе с адвокатом. Защитник произнёс речь, а судья не обращает внимания, пишет что-то; приговор, наверное.

И тут Валерий Федорович сказал: «Ваша честь, я пришёл сегодня пораньше, прошёлся по суду. В каких тяжёлых условиях вы работаете!» Тут судья подняла голову. «Да, – говорит, – в тяжёлых». И стала слушать. А Валерий Фёдорович начал говорить про этого самого беспризорника, которому тоже тяжело. В итоге судья назначила лишение свободы, как и просил прокурор, но условно. Правда, потом её приговор отменили за мягкостью и реальный срок дали – пять лет колонии. Но в том конкретном процессе это сработало: люди любят слушать о себе любимых. Поэтому – максимальное уважение к суду, никаких поджатых губок.

Конечно, если вы понимаете, что в суде первой инстанции нет шансов, то надо работать на протокол. Чтобы там все безобразия судейские были зафиксированы. Да, надо возражать – но при этом сохранять уважение. Это всё-таки суд вашей страны. И на многих судей, которые любят орать, унижать, хамить, такое поведение действует отрезвляюще.

Добавлю: в наших судах надо говорить по-деловому. Прекрасные ораторские цветы красноречия у нас не работают. Работают они с присяжными. А судья отписывает множество дел, ему не до этого.

– То есть с судьей надо говорить на том самом птичьем языке?

– Нет, надо говорить грамотно. Но убедительно и быстро. Идеально, когда судья может потом использовать кусок этой речи. Чтобы он быстренько взял с вашей флешки – и вставил в свой приговор. В этом смысле, конечно, надо работать на судью – и тем самым на вашего клиента.

– Как судьи относятся к правозащитникам, которые входят в процесс?

– Надо помнить главное: человек, который не знаком с обыкновениями суда, мешает и себе, и своему доверителю, и суду. Я бы сказал, что есть два типа правозащитников.

Первый – неконструктивные. В Москве был один такой господин, уже покойный. Он считал, что судью надо мучить и терроризировать. Заявлять отводы на том основании, что судья явился в гражданском, а не в мантии. Или: на гербе недостаточно перьев или голова орла не туда глядит. Это у него назвалось «гонять в совещательную комнату». Тогда, по версии этого господина, судьи становились мягкими, как воск.

Я считаю это дурью. Судья работает, он не обязательно пристрастен. А такими вещами вы заставляете его быть пристрастным, потому что он тоже человек. И в ответ напишет своё мнение на спине подзащитного.

А второй тип правозащитников весьма конструктивный: они заявляют ходатайства, представляют доказательства. И процесс, который должен пройти как по маслу, идёт с затыками. Судьи их не любят: ты уже приговор написал – а надо, оказывается, переписывать.

Я считаю, что такие правозащитники должны быть в процессе. Более того, они могут сделать то, чего адвокат не сделает: из профессиональной солидарности, из страха перед частным определением. А эти сделают – им бояться нечего. Они могут дать интервью газете, привести группу поддержки, да мало ли что ещё.

– Скажите, а гласность действительно может повлиять на итоговое решение судов? Нужно ли адвокатам стараться привлечь общественное внимание к делу? Как вообще суды относятся к громким делам?

– Скорее хуже относятся, с опаской.

– То есть резонанс может плохо закончиться для подсудимого?

– Да. Если судье создаются проблемы: люди толкаются у суда с транспарантами, журналисты что-то там строчат в блокнотах, крутят пуговицы свидетелям и адвокатам, кучкуются и роятся, это раздражает и персонал суда, и служителей Фемиды.

– Но адвокаты говорят, что внимание со стороны СМИ может повлиять на сам процесс. Мол, будет меньше нарушений.

– Есть исследование, ещё советское, Н. В. Радутной. Судьи на вопрос о том, как на них влияет присутствие журналистов, ответили: «Дисциплинирует». А на итоговом решении это, скорее, не сказывается.

Но гласность – это воздух правосудия. Французский король Людовик IX под дубом судил – чтобы все могли видеть. Внимание СМИ – это общественный контроль за правосудием. То есть на конкретное дело это может и не повлиять. Но все знают, что люди могут прочитать газету и прийти в суд посмотреть, что там творится.

– Судьям не наплевать на то, что о них пишут в газетах?

– Это привлекает к ним внимание.

– Они не любят этого?

– Не любят. Потому что становятся белой вороной в глазах коллег. Боятся, что их обвинят в погоне за «дешёвой популярностью».

Иногда судьи плохо относятся к прессе, потому что она имеет свой интерес и не слушается. Например, у меня был крупный скандал, когда я съемочную группу «НТВ» выгнал со второго заседания по одному делу. Потому что дело было пакостное. Фармацевт отравила насмерть четверых человек, в том числе беременную женщину. На этот процесс сошлась пресса. Я запретил показывать в новостях подсудимую, я имею на это право. А они всё равно её показали. Когда они пришли на второй день, я сказал: «Пожалуйста, садитесь, достаньте блокнотики и пишите себе. А камеры ваши я запрещаю».

– Вы хотели защитить подсудимую от общественной расправы?

– Ну да. Она сидела в изоляторе. Но процесс идёт – может, мы её ещё оправдаем. И потом, ей и так плохо. Какая радость, если будут мусолить, что она там совершила, – в следственном изоляторе тоже есть телевизор. Ни к чему это всё. И потом, я судья. Сказал нет – значит нет.

«ЧИСЛО ПРЕПЯТСТВИЙ ВСЕГДА КОНЕЧНО»

– Что вы можете сказать о квалификации современных адвокатов?

– Видел я на своём веку несколько сот адвокатов – в том числе и как судья. И должен заметить, что общий уровень квалификации не сильно высок, мягко выражаясь. Например, люди не понимают, что некоторые вопросы, ответы и факты являются обоюдоострыми – можно и так и сяк повернуть. Или весьма типично, что адвокат начинает свою речь с пересказа обвинения. Чем усиливает обвинительную установку суда.

Часто адвокат не может назвать вещи просто, ясно – и чтобы душу задевало. Начинает унылую песнь: «Такого-то числа, на почве личных неприязненных отношений осуществил нападение, взяв топор системы колун…»

Или путает фамилии. Я вот тоже страдаю от не очень хорошей памяти. Но, когда был судьёй, я участников процесса на листочек выписывал – фамилии, имена-отчества, роль в процессе. Если забыл кого-то – подсмотрел. И ко всем тяжущимся всегда обращался я по имени и отчеству.

Я помню, присяжные оправдали одного второстепенного злодея. Спрашиваю: «Что оправдали-то? Невиновен?» Они говорят: «Да нет, виновен. Но у него такой плохой адвокат был, что мы его сами пожалели».

– Адвокаты по соглашению и адвокаты по назначению. Вторые часто имеют меньше доверия. А что вы думаете об этом?

– Да, адвокаты по назначению чаще всего хуже коллег по соглашению. Во всяком случае, так было в моих процессах. И ещё одно странное наблюдение: пожилые адвокаты обычно эффективнее молодых. Больше опыта, больше совести, меньше рвачества.

– Может быть, невысокий уровень квалификации адвокатов связан с тем, как суд рассматривает дела? Если бы от защитников многое зависело в процессе, возможно, у них было бы больше мотивации для самосовершенствования?

– Это повлияло бы, конечно. Адвокат, как и актёр, – вода, заполняющая любой сосуд. Но и вода создаёт давление. Поэтому раз уж ты явился в суд, то постарайся быть этому суду интересным – и свою тактику продавить. А если ты говоришь: «Ой, всё без толку, что я буду распинаться», – так это неконструктивно просто.

– Если профессионализм и старания адвокатов годами никак не влияют на результат, то это не может не привести к выгоранию…

– Можно долго стучаться в ворота. А можно оглянуться по сторонам – вдруг забора вообще нет? И надо просто ворота обойти.

– Поясните.

– Число препятствий всегда конечно. Если вы понимаете эту систему, то вы сможете работать так, чтобы достигать своих результатов.

– Но разве это не ведёт к общей деградации системы – раз вообще никто не сопротивляется?

– Я в США в начале века видел, как там торгуют индивидуальными профилями судей. Можешь взять дискету – флешки тогда ещё были не очень распространены – и посмотреть, какие прецеденты любит этот конкретный судья. Посмотреть, каких подсудимых он любит, а каких не любит. Какие преступления он может простить, а какие нет. Это называется понять систему.

– А как же развитие судебной системы?

– За адвокатом стоит клиент прежде всего. Чтобы заботиться о судебной системе – это статьи можно писать, повышать культуру судьи. Но для этого надо свою культуру иметь.

– В последние годы появились дела о воспрепятствовании правосудию, возбуждённые в отношении адвокатов. Скажите, это новая практика – или они были и раньше?

– Не было дел таких в советское время. Тогда были дела о подкупе. И были парторганизации, где судьи, прокуроры и адвокаты вместе обсуждали решение очередного пленума. И адвокатам говорили: «Ты чего творишь? Ты защищаешь врага народа».

– Так почему появились дела о вмешательстве в правосудие?

– Это инструмент запугивания.

– Им недостаточно власти в процессе?

– Конечно.

– Почему? Со стороны кажется, что у суда заранее есть индульгенция на любые решения, не устраивающие адвоката.

– Одно дело – вы приходите куда-то, а вам не дают работать. И совсем другое, когда все по струнке ходят – и адвокаты знают, чего от них ждут. Как, кстати, бывает в апелляционных и кассационных инстанциях, при которых работают «свои» адвокаты. Лишь бы их не выкинули и не лишили денег за выступление в процессе. Судьям хочется, чтобы и в первой инстанции так было.

– Осуждение адвоката по уголовной статье – не слишком ли жёсткое запугивание?

– Главное, что другим наука. Как шпана работает, когда народа много? Надо выхватить из толпы кого-то и начать его мутузить, чтобы все в ужасе расползлись по своим углам. Вот это оно и есть.

– Но разве раньше судьи не хотели, чтобы стороны ходили по струнке? Почему именно сейчас стал применяться такой жёсткий способ «приструнить» адвоката?

– Додумались. Обычно так. Есть мёртвые статьи, которые оживают, – гальванизируются. И «положительный опыт» был распространён.

То же самое было с обструкцией в форме заявления многочисленных отводов. Судьи первое время терялись. А потом грамотные люди из Верховного Суда их научили, что делать. Адвокат пишет бумагу – а судья ему: «Вы несвоевременно заявляете отвод». Это прекрасный ход. Потому что процессуальное подменено административным, организационным. Но выглядит убедительно для тех, кто не разбирается.

– А как вы относитесь к понятию «злоупотребление защитой», которое ввёл в практику по уголовным делам Верховный Суд?

– Да, это постановление Пленума ВС 2015 года. С очень размытой формулировкой: «Явно недобросовестное использование правомочий в ущерб интересам других участников процесса». Под которую при желании можно подвести всё что угодно. Но началось это, кстати, не с Верховного, а с Конституционного Суда. Я имею в виду определение 2006 года по делу Череповского, который захотел со следователями говорить на цыганском языке. И тогда сказали, что он злоупотребляет правом.

Хотя в Конституции написано, что у обвиняемого есть право на выбор языка общения. Хоть на латыни говорю! Но у нас инструкция важнее Конституции. Я считаю, что КС тогда проигнорировал Основной закон. Человека хотят повесить, он пытается выскользнуть из петли – а его обвиняют в злоупотреблении правом.

– Тогда и защита от уголовного преследования – это злоупотребление правом…

– Да, конечно. Только время затягивают своими дурацкими ходатайствами, отрывают важных людей от дел. Бывают, конечно, разные случаи. Например, заявить судье 70 отводов. Или потребовать отвода из-за того, что у него воротничок на мантии не застёгнут. Да, это уже злоупотребление.

Но ходатайство о новых доказательствах – это не злоупотребление правом. Длинная речь – это не злоупотребление правом. Желание дополнительно ознакомиться с материалами дела – тоже не злоупотребление правом.

Законодатель ведь, наверное, что-то имел в виду, когда написал про злоупотребление в ст. 10 Гражданского кодекса. А в УПК при этом не написал. Не просто же так.

– Вы хотите сказать, что в уголовном законодательстве не должно быть такого института?

– Не должно быть. В уголовном процессе и так есть норма, которая позволяет отложить заседание, если стороны не подчиняются законным распоряжениям председательствующего. Или даже выкинуть их из процесса. Но только если речь идёт о реальной обструкции суду. Выработана практика, что если адвокат демонстративно уходит из процесса или отказывается произносить речь – это нарушение. Всё понятно, какие ещё «злоупотребления» вам нужны?

Но для людей, которые блюдут «государственный интерес», злоупотребление – всё, что мешает превратить человека в лагерную пыль. Вот заявил адвокат одно ходатайство, второе, десятое. А вы уверены, что удовлетворение этих ходатайств ни к чему не приведёт? Если оно десятое, значит, оно обязательно злоупотребительное?

Вот этого судьи и боятся: удовлетворят одно ходатайство – и тут же всё посыплется. Отсюда любимая песня: «Вы тут либеральничаете, а адвокаты под вас берут».

– Наивный вопрос, но как добиться того, чтобы суд был больше похож на суд? Чтобы судья не кричала, прокурор не бубнил себе под нос, а адвокату давали возможность защищать?

– Когда у вас будет судебная власть, тогда вы сможете что-то изменить.

– А введение большего числа выходцев из адвокатуры в судебный корпус может помочь?

– Обязательно. А то некоторая диспропорция получается. Следователи – да, прокуроры – да, опера – да, бывшие секретари – да. А адвокаты – нет. Это же демонстрация. Как когда в суде есть комната прокуроров – а комнаты адвокатов нет.

Адвокаты приносят в судебный корпус иные установки. Вот у прокуроров установка: «Кто выше сидит, тот начальник». А защитники приносят представления о равноправии. И о том, что над судьёй нет начальника.

Всё-таки должен быть человек, который отвечает ещё и за культуру. В Верховном Суде или хотя бы в Судебном департаменте. Чтобы демонстрировать не культуру административного подчинения, а культуру равноправия и уважения.

– Как ещё можно реализовать культуру равноправия?

– Обучение, повышение квалификации.

– Но разве этого нет?

– Оно есть – как трансляция новых позиций Верховного Суда. Приходит человек из ВС и говорит: «Теперь генеральная линия отклонилась на 30 градусов, теперь сажаем так-то. Теперь мы трактуем вот так банкротство. И мы с вас спросим, если вы этого не услышали!» Это не обучение, а донесение властного предписания.

Нужно примеры демонстрировать. Вот, например, готовил я судей в Институте юстиции – выступал в роли судьи с присяжными. Слушатели недоумевали: почему судья себя так странно ведёт. Но перенимали это как образец. Я был чиновник Администрации Президента. Я играл в их игры, но как-то по-другому. Им это нравилось – и они тоже начали работать так.

Многие меня упрекают за то, что я снимался в ТВ-программе «Федеральный судья». Но был интересный эффект – начали писать с мест: «Судьи вас копируют. Вы отпускаете свидетеля или подсудимого со словами “Спасибо за показания” – и судьи наши так же начали говорить».

«Спасибо» – это не мелочь. Это слово означает, что ты уважаешь этого человека. Ты уважаешь подсудимого, даже если он лжёт. В любом случае это средство его защиты, а никак не злоупотребление правом. Поэтому спасибо ему. Он сыграл свою роль.

Это, мне кажется, поднимает культуру судоговорения. Ты создаёшь наглядное представление о равноправии и презумпции невиновности.

– Скажите, почему в самом начале интервью, говоря о позитивных для защиты решениях суда, вы использовали слово «милосердие», а не «справедливость»?

– Самое действенное средство воздействовать на судью – это формальные ссылки на закон. Второе по значимости средство – призвать к милосердию. Если пробудить в судье жалость, он иногда идёт на уступки. А справедливость у нас понимается как соразмерность наказания, то есть причинение боли и страдания, в ответ на некрасивый поступок обвиняемого.

– Поэтому в суде присяжных запретили «давить на жалость»?

– Да, но это странно. Как можно сказать людям: «Человеческие чувства оставьте в стороне. В частности, не руководствуйтесь жалостью»? А куда ж её девать-то? Это логика новых людей. Которые себя не надстраивают, а обрезают – человечность долой, совесть убрать, пригнуться пониже.

Но милость в основном работает. Когда судья видит, что плохое дело, шито белыми нитками, то может в реальную каторгу послать подсудимого – а может условно наказать или же в пределах отбытого. Вот это и есть милость. Александр II написал в манифесте «Да правда и милость царствуют в судах».

– Я прочла в одном из интервью, что вы поступили на юридический факультет, начитавшись речей известных дореволюционных адвокатов. Почему вы в итоге стали судьёй, а не адвокатом?

– А склад характера такой. Взвешивать, оценивать, размышлять

– А после того, как вы ушли из судей, не было мысли попробовать себя в адвокатуре?

– Не мой склад характера. Адвокат должен быть самоуверенным, разворотливым – и самозанятым. То есть работать на частное лицо, а не на государство.

– А вы человек государственный?

– Я – да. Как у Дениса Давыдова сказано:

Я люблю кровавый бой,
Я рождён для службы царской!
Сабля, водка, конь гусарской,
С вами век мне золотой!
Я люблю кровавый бой,
Я рождён для службы царской!

Беседовала Екатерина Горбунова

Источник: Адвокатская улица, 11.11.2021

Страна: